Особенно,... 
69 
— Хорошего тебе дня, урус, — еще издалека замахал он рукой. — И хорошего дня всем нам…
Воин придержал скакуна, переведя его на шаг, расхохотался — весело, от души:
— Куда же ты умчался так быстро, урус? Что же ты не попрощался с десятниками великого хана?
— Неужели ты торопился за мной вслед только для того, чтобы кивнуть на прощание, десятник? — покачал головой Олег. — Я восхищен твоей вежливостью!
— Я не столько вежлив, сколько любопытен, урус. — Вогул осадил коня шагах в пяти от Середина, сунул за пояс плеть, взял в левую руку щит, правую ладонь положил на рукоять меча. — Неужели ты и вправду един с четырьмя ратными управился? А?
— Было дело, — спокойно кивнул Олег.
— А я мыслю, врешь ты, как все рабы. И сам ты не ратник, а раб беглый. Не бывает иных русских, окромя рабов, сам знаешь.
— Ты груб со мной, Уйва, — покачал головой ведун. — Тебе так не кажется?
Вогул закинул голову и громко расхохотался:
— Груб! Вы слышали, братья? Я — груб!! — Внезапно он резко оборвал смех и свесился с седла вперед: — А тебе не кажется, урус, что ты больше не гость великого хана Ильтишу? Ты ушел из его юрты и его кочевья, и закон гостеприимства более не убережет твою поротую шкуру… Ты понял меня, урус?
Вогул выпрямился, взял в руку поводья, чуть натянул, заставив скакуна попятиться:
— Мы так помыслили, урус: позоришь ты своим видом бунчук великого хана. И посему бунчук потребно вернуть к шатру храброго Ильтишу, а тебя, урус, — выпороть за наглость и поставить к колодцу черпать воду для водопоя у наших табунов. Ты сказывал, безродный лгун, что управился един с четырьмя. Нас четверо. Что ты промолвишь ныне?
А ныне Олег мог сказать только то, что здорово влип. Против него были четверо десятников — а значит, воинов опытных, не татей лесных. Все при оружии, в броне. Хорошо хоть без копий. У Середина пика имелась — ведун оглянулся на возвышающийся над лукой седла остроконечный бунчук. Пика против всадников — это неплохо. Пару вогулов он завалит наверняка. Но если налетят скопом — больше не получится. Зарубят.
— Ты не веришь, что я в одиночку справился с четырьмя дураками? — пригладил свежевыбритое лицо ведун. — А если я дам тебе честное слово, что все было именно так?
— Слово уруса, как степная крыса, — презрительно сплюнул вогул. — Сейчас оно у моих ног, через миг — в тайной норе. Все урусы рабы. Целуй мой сапог, урус, и я пощажу тебя и возьму рабом. Целуй — или умри, как падаль.
— Ты не веришь моим словам, воин, — укоризненно покачал головой Олег. — Наверное, ты забыл, Уйва, что я знаю твое имя?
— Что тебе в моем имени, урус? — хмыкнул всадник.
— А вот что…
Середин присел, быстро сгреб снег, до которого смог дотянуться, слепил грубый столбик, чуток утрамбовал, чтобы тот держался, сдавил сверху, создавая подобие головы, потыкал пальцами, намечая глаза, нос, рот, провел по бокам, рисуя руки с растопыренными пятью пальцами. Кто-то из десятников рассмеялся.
— Что ты творишь, урус? — неуверенно поинтересовался вогул.
— Уже сотворил… — Олег расстегнул поясную сумку, нащупал там крохи оставшегося табака, растер между пальцами. — Именем Световида могучего, Мары извечной, Стречи всевидящей, Дидилии родовитой… Нарекаю тебя именем Уйва!
Олег сдунул пыль с пальцев на снежного человечка. Очень вовремя тревожно заржал и попятился скакун вогульского десятника, словно волка учуял.
— Теперь смотри сюда! — Ведун вынул из ножен свой небольшой ножик для еды, поднес к человечку, завертел лезвием, выбирая место для удара. — Во медном городе, во железном тереме сидит добрый молодец. Семью семь цепей закован, семью семь дверей заперт. Приходила Уйвы родная матушка во слезах горючих, напоила медовой сытой, накормила крупой белоснеговой, головушку погладила, кровушку пустила…
Середин чиркнул ножом поперек щеки маленького снеговичка.
— Хочешь знать, добрый молодец Уйва, что заговор сей значит? — Олег вернул нож в ножны, расстегнул пряжку ремня. — А значит он, что в первой же стычке ты в указанном месте рану кровавую получишь. Ну как, проверим, что крепче: твой меч или мое слово?
Ведун снял ремень с оружием, перебросил его через седло, повернулся к вогулу, развел руками:
— Ну, ты готов, добрый молодец?
— Да! — Голубоглазый десятник осклабился, спрыгнул на снег, скинул полушубок, подобрал упавший с другой стороны скакуна круглый щит, выдернул из ножен меч, шагнул навстречу.
69 
