Особенно,... 
168 
Последнее соображение заставило Джин испытать острый приступ раздражения. Она сама не заметила, что приняла за отправной пункт своей работы предположение, которое могло оказаться ошибочным. Ловелл покинул Эдинбург в 1832-м; мальчишки нашли гробики только в 1836-м. Конечно, Артуров Трон никогда не был самым посещаемым местом Эдинбурга, однако Джин не представляла, как могло получиться, что за четыре года на них так никто и не наткнулся.
В раздумье она взяла в руки фотографию-полароид, сделанную ею с портрета Ловелла в музее Хирургического общества. На ее взгляд, Ловелл нисколько не напоминал человека, недавно вернувшегося из Африки, где ему пришлось переносить трудности и лишения, связанные с работой миссионера и врача. Лицо на портрете казалось моложавым и даже как будто упитанным; кожа была светлой и гладкой, без малейших признаков загара. Имя художника было записано карандашом на обратной стороне карточки. Что, если?…
Джин встала и, снова выйдя в секретарскую, толкнула еще одну дверь, ведущую в кабинет начальника. Включив свет, она повернулась к полкам, на которых стояли разнообразные справочные издания. Ага, вот, кажется, то, что ей нужно… Джин сняла с полки увесистый том и быстро нашла имя и фамилию художника. «Дж. Скотт Джонси, работал в Эдинбурге в период с 1825 по 1835 г., – прочла она. – Специализировался, главным образом, на ландшафтах, но оставил и несколько портретов». Впоследствии художник надолго уехал на континент, а вернувшись, обосновался в Хоуве, но это Джин уже не интересовало. Ловелл позировал Джонси до того, как отправился в Африку, то есть на раннем этапе своей жизни в Эдинбурге – вот что было важно.
Потом ей стало интересно, был ли собственный портрет роскошью (а Джин он казался роскошью), доступной только самым обеспеченным людям. Вспомнив о преподобном Керкпатрике, Джин подумала, что, возможно, потрет был написан по его просьбе, с тем чтобы отправиться в Эрширский приход, где он напоминал бы старому священнику о его любимом воспитаннике. Ключ к этой загадке также мог храниться где-то в архивах Хирургического общества – например, где-то должна была существовать история портрета или какой-то другой документ, в котором сообщалось, как и когда портрет попал в музей.
– В понедельник!… – громко сказала Джин. Все это могло подождать до понедельника. Впереди были выходные, был концерт Лу Рида… который еще предстояло пережить.
Выключая свет в кабинете начальника, Джин снова услышала в коридоре какой-то странный шорох На сей раз он раздался гораздо ближе. Потом дверь в секретарскую распахнулась, вспыхнул свет, и Джин невольно попятилась… но это оказалась всего лишь уборщица.
– Вы меня напугали, – сказала Джин, прижимая руку к груди.
Уборщица только улыбнулась в ответ и, поставив на пол мешок для мусора, снова вышла в коридор, где оставила пылесос.
– Вы не против, если я начну? – спросила она, втыкая штепсель в розетку.
– Пожалуйста, – кивнула Джин. – На сегодня я все равно закончила.
Но, прибираясь у себя на столе, она чувствовала, что ее сердце все еще бьется учащенно, а руки дрожат. Господи, сколько раз она ходила одна по темным залам музея и не боялась – и вот на тебе!… Должно быть, нервы разгулялись, подумала она и взяла в руки снимок, чтобы убрать в ящик, но в последний момент замешкалась. Внимательно всматриваясь в лицо на портрете, она подумала, что художник так и не сумел польстить заказчику, несмотря на все свои старания. Да, Ловелл выглядел молодо и, пожалуй, франтовато, но в его глазах сквозила какая-то холодность, тонкие губы были решительно сжаты, а лицо выражало хитрость и расчетливость.
– Вы сейчас прямо домой?… – поинтересовалась уборщица, заходя в комнату, чтобы опорожнить мусорную корзину.
– Пожалуй, – откликнулась Джин. – Вот только забегу в бар, возьму бутылочку – и домой.
– Уколоться и забыться, так, что ли?…
– Что-то в этом роде, – кивнула Джин, отгоняя промелькнувший в памяти образ покойного мужа. Потом она кое-что вспомнила и снова вернулась к столу. Вооружившись карандашом, Джин добавила к своим заметкам еще одно имя, которое нужно было проверить…
Клер Бензи.
11
– Господи, ну и громкость! – сказал Ребус.
Он и Джин стояли на мостовой напротив «Плей-хауса». Вокруг сгущались серые городские сумерки, хотя, когда они входили в зал, небо было еще совсем светлым.
168 
