Последние отзывы

  76  

— Но это сейчас! А вернется из Путивля Петр — что тогда? Я опять окажусь при нем! На одной перине с этим вонючим боровом! Он станет тыкаться в меня, вонять кислым пивом и лапать, лапать. Разве тебе все равно? Тебя тогда уже никто сюда не пустит. Никогда! Пока он не уедет. А если останется? Если его с воеводства снимут?

Андрей только крякнул: он в самом деле не представлял, как сможет перенести подобную муку. Знать, что твоя любимая в руках другого — и оставаться бессильным это изменить.

— Я хочу быть твоей женой, князь Андрей. Твоей, понимаешь? Твоей, твоей, твоей! Не воровать эти встречи, не бояться каждого стука. Быть твоей! Иметь право лежать в твоей постели, любить тебя, отдаваться тебе, рожать тебе детей. А если меня муж заподозрит в измене? Он же зарежет меня! Зарежет из ревности да схоронит по дороге в этот далекий Путивль и скажет, что сама умерла. И никто не узнает! Или просто заберет. И все! Тебя больше рядом не будет. Ты останешься, а меня увезут! Увезут от тебя! Навсегда, ты понимаешь?! Возьми меня в жены, Андрюша, возьми, возьми…

— Как я возьму? К митрополиту за разводом кланяться? Так ведь не даст. Раз жена не бесплодная — не даст. Даже с бесплодной может не дать. Бог ведь разводов не признает. Ради царя еще могут исключение сделать, и то с большими муками. А просто князю — ни за что не даст.

— Какой развод, глупенький ты мой? — как-то по-детски удивилась Людмила, заползла к нему на грудь, прижавшись коралловыми сосками, глянула сверху в глаза. — Ты ее бей, наказывай. Унижай всячески, гоняй. Пусть невыносимо ей жить с тобой станет. Она в монастырь и уйдет. А ты на мне женишься. Это же можно, многие так делают. Иные просто отсылают в обитель, но без желания этого по уставу церковному нельзя. Лучше, чтобы сама захотела, сама ушла. А потом я стану твоей женой.

— Ты замужем, Людмила, — напомнил Зверев. — Князь Шаховской, может, и не молод, но еще крепок умом и телом, коли уж службу царскую нести продолжает, в сечах режется и указы воеводские издает.

— А мы его изведем. Ты же можешь, Андрей. Ты умеешь. Ты колдун, об том вся Москва говорит. И Ксеня упреждала, а уж я сама лучше всех знаю. Свари зелье на извод, а я в питье подолью. А, любый мой? Свари… Свари — и мы поженимся.

— Грех это, счастье мое, человека изводить…

— А во блуде жить не грешно? Блуд, обман, осквернение ложа. То грех еще страшнее, чем душегубство простое. Нам жениться надобно.

— Я женат.

— Но ты ее в монастырь прогнать можешь! — Людмила возмущенно шлепнула ладонями по его ключицам.

— Чтобы бить ее, наказывать и изводить, я должен уехать от тебя и осесть в княжестве.

— У-у-у… — застонала княгиня и скатилась с него на перину. — Не уезжай. Пусть пока так… Потом сживешь, когда нужда домой погонит. Оставайся. Будь здесь, любый мой. И люби меня, люби…

Первую брешь в круговерти этих встреч пробил боярин Иван Юрьевич. Однажды, перехватив подзадержавшегося гостя на крыльце, он вдруг весело захлопал его по плечам:

— Везуч ты, Андрей Васильевич, ох, везуч! Все по твоему слову вышло. Ныне тебе и Макарий, и дьяк любой не указ, хоть ты колдуй, хоть не колдуй. Государь на пир тебя зовет. Послезавтра среда, день постный. Вот тогда и зовет.

— Пир в пост? Странное время…

Но от царского приглашения не отказываются, и на третий день после полудня Зверев вместе с боярином Кошкиным отправились во дворец. Лошадей отдали холопам — даже дьяку не дозволяется ездить в Кремле верхом, — дошли до Грановитой палаты. У скромных уличных дверей их встретили служилые московские бояре и, сверившись с местническими грамотами, провели на второй этаж, под золотые своды парадного зала, усадили рядышком в самом начале третьего от царского стола. Гости уже собирались.

У второго стола затеяли спор из-за мест, за спиной незнакомые бояре удивлялись неурочному празднику. Вроде и дат памятных нет, чтобы отметить, и побед громких войска русские нигде не одержали, и иных событий не случалось. Ради постного дня ни скоморохов, ни медведей никто на пир не привез, лишнего шума не возникало и слышно все было отлично.

Наконец споры из-за мест были улажены — где полюбовно, а где и выдворением спорщиков на заснеженную улицу, — гости расселись. В наступившей тишине холопы в расшитых рубахах внесли на длинных подносах целиком запеченных десятипудовых белорыбиц, поставив по одному блюду на стол, следом доставили кубки, кувшины с квасом, сбитнем и сытом. И лишь после этого в палату вошли парадно одетые — в тяжелые от золота и самоцветов собольи шубы — государь с царицей, чинно, бок о бок уселись за свой отдельный стол. Гости начали было подниматься, попытались приветствовать правителя всея Руси, но шум быстро стих: нехорошо как-то в пост шуметь и веселиться. А Иоанн Васильевич, известное дело, набожен, пожалуй даже — весьма набожен. Вот и длился пир в подозрительной тишине, при старательном чавканье и еле слышных перешептываниях.

  76