18 
— Но только один! — сурово предупредил Алексей Данилович. — Надобно и дело знать.
— А что за дело?
— Дело важное, — встрепенулся боярин. — Прошка, ты где?
— Здесь, боярин, — заглянул в трапезную басмановский холоп. Видно, ждал за дверью, когда позовут. — Нести?
— Давай, — жестом подозвал его Алексей Данилович, забрал из рук чересседельную сумку и махнул: — Теперь ступай отсель подальше, дабы и духу не было.
— На кухню ступай, — уточнил Зверев. — Скажи, я велел пива налить за старание.
— Благодарствую! — встрепенулся коротышка и выскочил прочь.
— Поручение к тебе у меня такое, — раскрыв сумку, принялся вынимать один за другим свитки боярин. — Письмо самоличное царское к князю. Опалу Иоанн с князя Михаила Воротынского снимает и пред очи свои разрешает предстать. Вот письмо князю с похвалой за труд его усердный. Государь его вчера полистал и вельми доволен остался. Грамота царская князю Воротынскому на земли его родовые, что в казну отписаны были после заговора. И сим обратно ему возвращаются. Кошель с серебром. Сколь в нем, не ведаю, однако же дар сей в благодарность за наставление передается, кое Иоанн па печатном дворе Александровском оттиснуть желает и по городам порубежным, да воеводам знатным для воспоследования разослать. Грамота от государя настоятелю монастыря Кирилловского, дабы тот содержание, на двор, семью и князя отпущенное, Михаилу Воротынскому серебром в руки предал. И ровным счетом за расход отчитался. — Алексей Данилович на всякий случай еще раз заглянул в сумку и утвердительно кивнул: — Все.
— Изрядно, — вздохнул Зверев. — Это не грамотка с прощением, этакое добро с посыльным обычным не отошлешь. Отчего мне привез волю всю эту царскую, Алексей Данилович?
— Такова царска воля, — развел руками гость. — Не князю велено отправить, а тебе передать. Видно, желает Иоанн Васильевич, чтобы из твоих рук друг наш общий свободу получил. И чтобы первым ты о его милости узнал… Ладно, наливай! За князя Михайло не грех и лишний кубок поднять!
В этот раз Андрей отлынивать не стал и за удачу своего старого друга выпил полный кубок крепкого, сладкого и пряного, холодящего горло меда.
Боярин Басманов крякнул, мотнул головой, потянулся за пирожком:
— Хорош у тебя мед, княже. Сразу видно, на совесть выстаивали. Да и сам ты тоже разум прочищать умеешь. Государь-то наш, Иоанн Васильевич, рукопись с наставлением полистав да грамоты заполнив, в часовню ушел и молился там до самого рассвета, всенощную себе устроив. Поутру же велел по монастырям, храмам и церквам православным запись поминальную разослать, дабы за спасение душ бояр Кашина и Репнина всем миром молились. Самих же их за прегрешение страшное, из-за коего полтораста людей православных живота лишились, предать смерти через головы усекновение. Ибо пример предательства их для прочего общества страшен. Казни предать сегодня же им в наказание, прочим для примера. Такая вот всенощная у государя нашего получилась. Печален был царь, но спокоен и в правоте своей тверд. Приказ отдал и повелел челобитные принести, в коих подьячие суждения вынести не смогли, да жалобы на людей знатных, коих выборные поместные старосты губные тронуть не смеют.
— Вот и слава Богу, додумался, — облегченно вздохнул Андрей. — Может, теперь у выродков хоть страх появится, коли совести нет. Земля русская честными людьми испокон веков крепка была, а не юродивыми клоунами.
— Что ты говоришь, Андрей Васильевич?! — как-то даже испугался боярин. — Люди святые, Христа ради юродивые, совестью одной живут и слово Божье заблудшим приносят.
— Так то заблудшим, — решительно допил мед Зверев. — А среди нас таких нет.
— Решителен ты, однако, князь Андрей Васильевич, — качнул головой боярин Басманов. — Тверд во мнении, никого не боишься, ни в чем не сумневаешься. С царем, точно с ровней, разговариваешь. Даже у государя уверенности такой не бывает.
— Умен наш царь и образован превыше всех на Руси… Да и в мире умнее его никого сегодня не сыщешь, — после короткого колебания добавил Зверев. — Посему и деяния его не на миг и не на день нацелены, а на годы и века грядущие. Оттого краткие и решительные походы его малой кровью давали великие прирастания. Что Казанское, что Сибирское, что Астраханское ханство чуть ли не единым днем судьбу свою новую обретали. Черемисы и ногайцы сами с поклоном пришли. Я же токмо одну малую войну в Ливонии учинил, так и та без всякой пользы который год тянется. Вроде и разбиты вороги все до единого, а каждый год какие-то сечи случаются, кто-то вечно недоволен, гарнизоны никак по домам не распустить. Одна беда в его мудрости: книжник. Книги все корнями своими из церковных трудов вырастают. Церковь же нас учит щеку левую подставлять, коли по правой ударили. Тяжко жить среди волков по такой- то мудрости. Шереметевы, Вельские, Курбские, Старицкие — сам знаешь… Они не то что щеку подставлять, они голову моментом откусят, только зазевайся. И никакого повода ждать не станут.
18 
