122 
– Это и есть библиотека? – хмуро поинтересовалась я.
– Да так, проходная комната, их в Доме Эшеров десятки. Я здесь побывала один раз, прошлой зимой. Мы с Катькой поспорили, чем отличается палиндром от палимпсеста, а потом речь зашла о том, выцветают ли от времени надписи на пергаменте. Она сказала, что у нее как раз есть один манускрипт, но сжульничала: не призналась, что, во-первых, это кожа не телячья, а человеческая, во-вторых, что надпись сделана кровью, а не чернилами, а в-третьих, что его происхождение более чем сомнительно, и, соответственно, датировать манускрипт невозможно. Я потом приходила сюда одна, рассмотрела его как следует, и все стало ясно как день: Катька сама его подделала, правда, не совсем понятно зачем…
– Не поняла, о чем речь-то идет?
– Да вот об этом куске кожи!
Я окинула зал взглядом и в темной нише между двумя витражами обнаружила вышеупомянутый пергамент. К старинного вида некрашеной деревянной панели была прибита медными гвоздиками темно-желтая чуть сморщенная кожа, сверху донизу испещренная бурыми надписями. Кожа представляла собой неровный прямоугольник и действительно весьма походила на человеческую.
– А по-каковски тут написано? – спросила я с любопытством. – На санскрите?
– Ты приглядись, – насмешливо ответила Эзергиль. – На буковки-то посмотри.
Я уткнулась носом в кожу, пытаясь разобрать расплывчатые и местами попорченные письмена. Короткие строчки разной длины навели на мысль, что передо мной стихи. В корявых замысловатых буковках проглядывало нечто знакомое. Если бы только не эта черта сверху…
– Да ведь тут по-русски! – догадалась я. – Ну, Катька!
– Как заправский антиквар, – усмехнулась Эзергиль. – Я тебе не рассказывала, захожу недавно к приятельнице – она в антикварном салоне работает – и вижу картину Васнецова «Лунная ночь на рейде в Неаполе» в отличном состоянии. Говорю ей: «А Васнецов-то в Неаполе сроду не бывал», а она мне отвечает: «Наших покупателей такие мелочи не интересуют, и вообще, не подходи к полотну, а то лак повредишь – ее только вчера закончили». Вот так-то! А вообще, я тебя сюда не за этим привела. Можешь прочитать то, что на коже написано?
– Стоит ли время тратить на эту фальшивку? – усомнилась я.
– Тебе будет полезно. Прочитай, потом поделишься впечатлениями. И, между прочим, кожа действительно человеческая – я проверяла.
– Ладно, – пожала я плечами и принялась за чтение.
Баллада о веселых гулях и костяной лютне
Некий индийский юноша,
Кем был он – неважно
Может, кшатрий, а может, вайшья,
В лес погулять пошел со своей невестой,
Заблудился,
И вышли они прямо к гулям в селенье – хэй!
Гули их встретили,
Обрадовались ужасно:
«Девицу съедим на закуску,
А парня на ужин оставим,
И всю ночь у нас будет веселый праздник —
хэй!»
И зарыдав, взмолилась девица:
«О милосердные гули,
Исполните мое последнее желанье:
Сделайте из моих косточек лютню
И отдайте ее какому-нибудь барду,
Пусть он в память обо мне сложит
Песню любви и боли»
«Почему бы и нет? Мы музыку любим», —
Ответили ей славные гули.
И тотчас девицу растерзали,
Добела обглодали кости
И сделали из ребер звонкую лютню,
Струны-жилы на каркас натянули – хэй!
«О гостеприимные гули! —
воскликнул юноша внезапно,
– Дайте вы мне эту лютню,
Хоть не бард я, но сердце повелело
Спеть сейчас мне песнь любви и боли
Деве в память, а вам – для развлечения —
хэй!»
И запел он, и словам его лютня
Вторила стоном человечьим.
От печали солнце почернело
И все гули хором зарыдали,
Говоря: «Хоть музыку мы любим,
Но такого не слыхали доныне!
Надо песнь твою увековечить – хэй!»
И схватили они сладкопевца,
И содрали со спины его кожу,
Выдубили ее, отшлифовали
И вручили юноше с наказом:
«Запиши слова, а то забудем!»
И с тех пор в проклятом том селенье
В доме старосты висит поэта кожа.
Всякий, кто желает, к ней подходит,
Прочитает песнь любви и боли
И уходит, проливая слезы.
– Ну как? – спросила Эзергиль. – Чего хихикаешь?
– Прикольно. Наверняка Погодина сама сочинила. Очень в ее духе. Растерзать, кожу сорвать, жилы вытянуть – в общем, все умерли. И непременно под музыку.
– Мораль уловила?
– Тут что, еще и мораль есть? – хмыкнула я. – Добрее надо быть к людям, так Катьке при встрече и передай.
122 
