8

Нагруженная баржа, тяжело рассекая воду, шла к Роттердаму; тусклая вода впереди как будто то светлела, то темнела, а потом коричневый Недер-Рейн стал шире, его сменил Лек и, в конце концов, полноводный Маас. Большую часть утра шкиперу было не до пейзажей. Баржа плыла мимо небольших процветающих городков с высокими жилыми домами и приземистыми фабриками, с церковными шпилями, дырявившими ровное серое небо, однако он не мог бы отличить их один от другого, разве что ему на помощь пришли бы воспоминания о прошлых плаваниях. Он не замечал ни заросших травой насыпей, возвышавшихся на равнинных берегах, ни ухоженных дорог, ни железнодорожных мостов, которые делили на неравные отрезки длинную реку.

Мысленному взору шкипера представлялись совсем другие картины. Он видел падающего на пол Питера де Гроота, когда он ударил его по голове орудием собственного изготовления — набитым дробью мешочком из замши. Ему даже в голову не приходило, что де Гроот окажется настолько доверчивым и повернется спиной к незнакомцу через пять минут после их встречи. Что ж, такая беззаботность не могла остаться безнаказанной.

Было и другое, в глазах бессердечного ублюдка, когда он пришел в себя голым и привязанным к столу. Как ни странно, он вроде бы даже успокоился, когда «гость» сказал ему:

— Ты умрешь тут. Ты это заслужил. Не надо было изображать Бога. А теперь я покажу тебе, что бывает, когда кто-то становится Богом. Слишком долго ты дурачил людей, и теперь твоя очередь быть одураченным. Я могу сделать это быстро, потому что, поверь мне, тебе не понравится, если я буду убивать тебя медленно. А если закричишь, когда я выну кляп, буду мучить тебя, пока ты не станешь умолять о смерти.

Профессор удивил его. Первая жертва не желала сдаваться и принять неизбежное. И это было нормально, но вызывало у него раздражение, потому что осложняло все дело. Однако вызывало и уважение. Так должен вести себя мужчина.

Профессор в Лейдене был не таким. И повел он себя по-другому, как будто сразу поняв, что на человека, глядящего на него сверху вниз, никакие уговоры не подействуют. Он признал поражение, и глаза у него сделались тусклыми в преддверии смерти.

С осторожностью он вытащил кляп изо рта жертвы. Психолог даже не молил о пощаде. И в ту минуту он ощутил духовную близость с ним. У него не было ни малейшего представления, что было такого в жизни профессора, отчего он оказался способен на подобное смирение, однако он учуял сходство со своим собственным поведением в прошлом и еще сильнее возненавидел де Гроота.

— Очень разумно, — хрипло проговорил он и отвернулся, чтобы скрыть неуверенность в себе. Вспоминать об этом ему не хотелось.

Было кое-что получше. Вздымающаяся грудь, непроизвольные конвульсии, сотрясавшие тело, которое боролось за то, чтобы остаться по эту сторону вечности. Когда он как будто вновь пережил незабываемые минуты, с души словно камень свалился. Такой легкости он никогда прежде не испытывал.

А потом он открыл для себя еще одно удовольствие — непредвиденное. Наконец-то он обрел способность показать шлюхам, кто из них главный. Возвращаясь на баржу после убийства профессора в Гейдельберге, он с изумлением обнаружил, что хочет женщину. До того он не доверял своим порывам, потому что они ничего, кроме унижения, не приносили ему, но тогда он сказал себе, что стал другим человеком и может делать все, что пожелает.

И он поехал в портовые закоулки, где снял шлюху, которая привела его к себе, и он заплатил ей больше положенного, чтобы привязать ее к замызганной кровати, как привязал профессора к столу. Убивать женщину он не стал. Но эрекция была что надо, и он трахал проститутку с такой звериной силой, что она стонала и просила еще, а он видел изуродованное тело, оставшееся в кабинете психолога. И чувствовал себя богом. Когда он кончил, то отвязал ее и перевернул на живот, чтобы устроить себе настоящий праздник новой жизни. Потом он ушел, бросив ей пригоршню монет и тем самым продемонстрировав свое презрение.

На баржу он вернулся в отличном настроении, какого не знал никогда прежде, даже после убийства старика.

То, что рассказал ему Генрих Гольц после похорон, не просветлило его душу и не помогло простить деда. Иногда ему даже приходило в голову, что он лишен способности прощать; и вообще лишен многого, чем другие владели, не задумываясь об этом. Словно у него этого не было от рождения.

  22