6 
Интересно, спрашивал себя Элрик, оказались ли поиски Ракхира Красного Лучника более успешными, или он упокоился где-нибудь в другой части огромной пустыни и его алые одеяния истрепал этот вечно дышащий ветер, а его плоть иссохла на костях. Элрик всей душой надеялся, что Ракхиру удалось найти мифический город и тот покой, что обещали его стены. Потом он почувствовал, как растет его тоска по Симорил, и ему показалось, что он плачет.
Некоторое время назад он подумывал – не вызвать ли ему Ариоха, его покровителя, Герцога Хаоса, чтобы тот спас его, но эта мысль вызывала в его душе глубокий протест. Он опасался, что, воспользовавшись помощью Ариоха еще раз, потеряет больше, чем жизнь. Каждый раз, когда этот могущественный дух помогал ему, еще больше укреплялось их соглашение, сколь очевидное, столь и загадочное. Впрочем, все эти его внутренние борения не имели никакого практического значения. В последнее время Ариох демонстрировал все большее нежелание приходить к нему на помощь. Возможно, Йиркун во всех смыслах подменил его, Элрика…
Эта мысль вернула Элрика к его боли, к его тоске по Симорил. Он снова попытался подняться. Положение солнца на небе изменилось. Ему показалось, что он видит перед собой Симорил. Потом она превратилась в одно из воплощений Ариоха. Неужели Герцог Хаоса даже сейчас играет с ним?
Элрик перевел свой взгляд на меч, который словно бы шевельнулся в своей шелковой тряпке и прошептал какое-то предупреждение, а возможно, угрозу.
Элрик медленно отвернул голову.
– Симорил? – Он уставился на столб света, льющегося в комнату из окна, перевел взгляд на необъятное небо пустыни. Теперь ему показалось, что он видит в нем какие-то фигуры, тени, имевшие очертания то ли людей, то ли зверей, то ли демонов. Очертания эти становились все отчетливее и стали напоминать его друзей. Он снова увидел Симорил. В отчаянии Элрик простонал: «Моя любовь».
Он увидел Ракхира, Дивима Твара, даже Йиркуна. Он звал их всех.
Услышав звуки собственного надтреснутого голоса, он понял, что бредит, что оставшаяся в нем энергия рассеивается в фантазиях, что его тело исчерпало свои силы и смерть близка.
Элрик прикоснулся к своему лбу, почувствовал капли пота на нем. Он подумал, сколько могла бы стоить каждая капелька на открытом рынке. Ему эта мысль показалась забавной. Сможет ли он выделить столько пота, чтобы хватило купить ему воды или хотя бы немного вина? А может, такая вот выработка влаги противоречила странным водным законам Кварцхасаата?
Он снова скользнул взглядом по столбу света, и ему показалось, что он увидел людей: вероятно, городские стражники пришли обследовать его обиталище и проверить, есть ли у него лицензия на производство пота.
Потом ему показалось, что ветер пустыни, который всегда был где-то рядом, проскользнул в комнату, принеся с собой небольшую компанию элементалей, возможно, ту группу, которая доставит его в конечный пункт его пути. Он испытал облегчение. Он улыбнулся. У него было несколько причин радоваться тому, что его борьба подходит к концу. Может быть, он скоро воссоединится с Симорил.
Скоро? Какое значение имеет время в царстве, где нет ни начала, ни конца? Может, он должен дождаться вечности, прежде чем воссоединиться с Симорил? Или просто мимолетного мгновения? Или он никогда не увидит ее? Может быть, впереди у него теперь только ничто, пустота? Или его душа вселится в какое-нибудь другое тело, возможно, такое же больное, как нынешнее, и ему снова придется решать нерешаемые задачи, снова оказаться один на один перед страшными нравственными и физическими проблемами, которые преследовали его с того самого дня, как кончилась его юность?
Разум Элрика уносился все дальше и дальше от логических рассуждений – так тонущая мышь, которую уносит все дальше и дальше от берега, перед концом, несущим забвение, начинает бороться еще отчаяннее. Он смеялся, он лил слезы. Он бредил и иногда засыпал, а жизнь тем временем уходила из него вместе с парами, поднимающимися над его странной, костяного цвета телесной плотью. Любой посторонний увидел бы в нем какое-то уродливое, больное животное, никак не принадлежащее к роду человеческому, агонизирующее перед смертью на грубом ложе.
Наступила темнота, а с ней пришли люди из его прошлого. Он снова увидел волшебников, учивших его искусству колдовства. Он увидел свою странную мать, которую никогда не знал, и не менее странного отца. Он увидел жестоких друзей своего детства, от которых он понемногу отвращался после всех изощренных и жутких развлечений Мелнибонэ. Он увидел пещеры, тайные места острова Драконов, стройные башни и нарочито замысловатые дворцы его получеловеческого народа, чьи предки лишь отчасти принадлежали этому миру и возникли как красивые чудовища, чтобы побеждать и властвовать. А потом ими овладела невыносимая усталость, которая теперь стала ему куда понятнее, и они пришли к упадку и погрузились в самосозерцание и мрачные фантазии. Он закричал, потому что перед его мысленным взором предстала Симорил – ее тело, бессильное, как и его собственное, а на нем, кривясь в жутком сладострастии, творил самые грязные мерзости Йиркун. И тогда он опять захотел жить, вернуться в Мелнибонэ, спасти ту, которую он любил так сильно, что и себе не мог признаться в силе своей страсти. Но это было не в его силах. Он знал (теперь его сознание прояснилось, и он видел через окно только темно-синее небо), что скоро умрет, и никто не сможет спасти ту, жениться на которой он поклялся когда-то.
6 
