– То, что вы собираетесь делать… Чистка. Она опасна?
Чистильщица, стоящая вполоборота ко мне, пока коротышка искал ключ и открывал, похоже, давным-давно оставленный в покое замок, безразлично произнесла:
– Не более чем каждый божий день.
Ясно. Лучше бы она промолчала, отшутилась или обманула.
– Ничего не должно случиться.
– Вы угрожаете? – Она все-таки повернула голову, показав, что в мутном взгляде нет ни капли страха или чего-то похожего.
– Я высказываю пожелание.
– О, какое хорошее слово вы выбрали, – усмехнулась чистильщица и перешагнула порог наконец-то открытой для доступа комнаты.
Здесь было чисто, словно служки ежедневно мели пол, намывали поверхность длинного высокого стола и стирали пыль со склянок, скучающих в шкафах, из-за верениц которых невозможно было разглядеть стены. Женщина удовлетворенно огляделась вокруг, провела ладонью по столешнице, почему-то прикрыла глаза, принюхалась, потом кивнула:
– Можно начинать.
– Я схожу за ней, – услужливо предложил Киф, остававшийся за порогом.
Чистильщица кивнула, обходя стол по кругу, и остановилась, оказавшись как раз напротив меня. Приглашение к разговору? Обозначение границ дозволенного? Не узнать, если не разведать.
– Хорошее слово?
– О да.
– А бывают плохие?
Она снова улыбнулась, и улыбка получилась намного менее вымученной, нежели предыдущие гримасы.
– Если бы вы произнесли слово «желание», я бы выставила вас вон.
– Разве есть разница? Звучат они очень похоже.
– Сколько лет вы носите знак Смотрителя? – вдруг спросила чистильщица.
– Не лет, а дней, – поправил я, ощутив некоторую неловкость. – Не много.
Странно, но она скорее обрадовалась, а не огорчилась:
– Это хорошо. Тогда сможете понять. Если захотите.
– Вряд ли я именно хочу этого.
И опять на лице чистильщицы расцвела улыбка:
– Да вы совсем молодец, как я погляжу!
Похвала прозвучала искренне и заставила меня немного смутиться. Где-то глубоко внутри, потому что лицо напрочь отказывалось хоть как-то отражать чувства, упираясь всеми мышцами.
– И все-таки что мне надо понять?
Женщина поправила норовящую распахнуться мантию:
– Желания – очень опасная штука.
– Почему?
– Потому, что они порождаются не разумом, а чувствами. Мы не думаем о том, чего желаем, и, самое страшное, не владеем собой за той гранью, где начинается страна желаний.
– Страшное?
Чистильщица внимательно всмотрелась в мое лицо:
– Вам никогда не хотелось чего-то так сильно, что потом не могли вспомнить целые минуты жизни?
Я честно задумался. А потом столь же честно признал:
– Нет.
– Значит, вы везунчик. А вот с другими людьми такое случается часто. И если в первый раз забытье длится несколько вдохов, то с каждой новой вспышкой желаний становится все продолжительнее. И однажды из него можно попросту не выбраться.
Она говорила, не накаляя страстей, не ставя акценты на определенных словах, а монотонно, словно зачитывала урок. И все же за каждым ее словом отчетливо чувствовалось то, что заставляло поверить. Мгновенно и бесповоротно.
Опыт.
Не знаю, собственный или заемный, но большой, трудный и болезненный. Она прошла через то, о чем рассказывала. Или прошла мимо, но достаточно близко, чтобы обжечься и усвоить.
– Итак, желать – нельзя?
– Это каждый решает для себя сам. Но пожелать не возбраняется.
– И мое пожелание будет учтено?
Женщина улыбнулась, правда на сей раз словно намекая, что это легкомысленное движение губ будет последним.
– Я сделаю все, что зависит от меня. Но, как можно догадаться, не я одна в этом участвую.
Это точно. Вас будет трое. Вот только на всех ли можно положиться?
– Я сделала то, что велели, – робко доложила моя защитница, появившаяся в дверном проеме.
– Иди сюда, лапушка! Иди сюда, хорошая моя, покажись! – заворковала чистильщица, мигом становясь похожей на заботливую тетушку.
Ньяна подчинилась ласковой просьбе, подойдя ближе. Бритоголовая женщина прищурилась, осмотрела поле предстоящей деятельности с головы до ног и хлопнула в ладоши:
– Что ж, не будем терять времени! Раздевайся, лапушка.
– Раз… де…
– Не хочешь делать этого при мужчинах?
Защитница зарделась.
Не произнося ни слова, чистильщица повернулась к тем, кто являлся причиной смущения – ко мне, Кифу и коротышке, – и приподняла брови многозначительным домиком. Длинноносый убрался из комнаты первым, сереброзвенник тоже не особенно медлил. Собственно говоря, дольше всех задержался я, и то по причине слишком узкой двери, в которую не мог пройти одновременно вместе с кем-то. Но едва сделал шаг к порогу, услышал испуганное: