Здешнее небо тоже припорошено дымкой, но не серой, а того цвета, что скрывается в створках раковин. Перламутр, отбрасывающий радостные блики, трепетно-нежный, невесомый. Но это и хорошо. Предстань море над моей головой в своем истинном виде, в спор вмешалась бы еще одна краска, бездонно-голубая.
Сгоревшее дочерна жаркое земли еще не скрылось окончательно под ковром травы. Жирное, вязкое, глянцево посверкивающее крупицами песка. Наверное, вчера здесь прошел дождь. А может быть, утренние росы оказались настолько обильными, что смочили почву на ладонь вглубь и оставили бисеринки своих следов на кончиках травинок – невыносимо зеленых крошечных копий, пробивших щит земли. Это даже не цвет, а издевательство над глазами! Умом понимаешь: через пару седмиц, когда новорожденные растения повзрослеют и окрепнут, когда их станет не в пример больше и всю округу накроет зеленым плащом, эта зелень уже не будет резать глаза, но все равно болезненно щуришься. Спасают только цветочные облака, плывущие над землей. Лепестки, собранные в густые кисточки. Белые как снег, но даже тот, кто увидел бы их впервые, с уверенностью бы заявил, что они – теплые.
А еще птичьи трели. Далекие, но прекрасно различимые. Кажется, что под эти торжествующие колокольчики невозможно уснуть, и все же глаза сами собой закрываются, изможденные нежданно образовавшейся работой. Закрываются, чтобы я сладко-сладко…
– Уже вернулись?
А вот этот колокольчик хоть и вполне вписывался в уже звенящий оркестр, все же хотелось, чтобы звучал на тон пониже. Так голос Нери стал бы еще обворожительнее. Ну и конечно, неплохо было бы разбавить нотки недовольства чем-нибудь противоположным.
– Прохлаждаетесь?
– Греюсь.
В ответ на мое совершенно искреннее признание раздалось что-то вроде фырканья. Ну и пусть. Все равно не буду открывать глаза.
– Как дела на ярмарке?
– Спросите у дольинцев, когда вернутся. Свои обязанности я исполнил.
– И насколько хорошо?
Ей очень хотелось показать свое превосходство, вот только в голосе прежде всего другого слышалось упрямое нежелание уступать, а оно редко приносит своему хозяину победу. И если приносит, то с жертвами, которые обычно сопровождают поражение. Я не собираюсь сражаться с тобой, лисичка. Не собираюсь оспаривать твое право верховодить. Я вообще человек мирный и сонный.
– Как должно.
Она выдержала паузу, правда, еле заметную, прежде чем огорошить меня насмешливым:
– Тогда ничто не помешает вам продолжить вашу службу дальше.
На одеяло, точно в область коленей, упало что-то не слишком увесистое, но округлое, а потому тут же скатившееся на землю. Какого-то прощания или еще одной колкости не последовало: вместо них раздались удаляющиеся по каменной дорожке шаги. И если принять во внимание, как досадливо хрустел песок под ножками Нери…
– Ну вот чего ей от меня надо?
Вопрос не предназначался никому, кроме неба, однако ответ последовал незамедлительно:
– Любви и ласки, как и любой женщине.
Я без удовольствия открыл глаза, чтобы увидеть ухмыляющегося Натти.
– И зачем ей моя любовь?
– А ни за чем, – пожал плечами рыжий. – Она просто должна быть, вот и все. Хочешь навести мосты? Сделай вид, что влюбился.
– Это поможет?
– А то! У женщин ведь как? Если мужчина не влюблен, значит, враг. Выказал чувство? Значит, попал в плен. А с пленниками они подолгу не забавляются. Так, поиграют и забросят ключи от темницы подальше. И чем дольше узник страдает, а вернее, сообщает о своих страданиях и делает это непременно громко, тем меньше тюремщице хочется его навещать. День, месяц, год, и даже ищейки ее след не унюхают.
Что-то подобное я и предполагал. Наверное, если бы внимание Нери, пусть и вынужденное, ничем не грело мою душу, так бы и поступил. А пока мне нравится слышать ее голос, позволю и себе глупо поупрямиться. Особенно если все вокруг настойчиво советуют обратное.
– Предлагаешь сдаться?
– Это тебе самому решать, – хохотнул Натти.
Я вздохнул, откинул одеяло и наклонился, чтобы подобрать футляр, какими обычно пользуются для передачи посланий Цепи сообщений простые смертные. Внутри и правда оказался лист бумаги, скупо исписанный явно почерком управского служки, торопящегося уйти со службы, чтобы успеть к домашнему ужину. «Эрте Сиенн Нодо со-Тавиар испрашивает позволения посетить Блаженный Дол и ожидает решения Смотрителя при Наблюдательном доме города Литто». Можно было бы счесть полученное письмо за глупую шутку, если бы загадочная в своей краткости надпись не была скреплена особой чернильной печатью из тех, за подделку которых провинившемуся отрубали все, что шевелится.