Последние отзывы

  19  

На Западе многие государственные деятели (хотя и далеко не все) отказывались верить в возможность советско-германского сближения. Например, министр иностранных дел Польши Ю. Бек говорил, что не следует ожидать, вопреки циркулирующим слухам, сближения Берлина с Москвой, по крайней мере в ближайшем будущем. Легче Западу найти какое-то взаимопонимание со странами Оси, полагал Бек, чем нацистам с коммунистами — из-за фундаментальных расхождений в их идеологических доктринах, служащих основой внешней политики и Германии, и СССР^[48]. Но вскоре польского министра постигло горькое разочарование.

К августу 1939 г., последнему предвоенному месяцу в Европе, отношениям между Германией и СССР было придано ускорение — наконец от взаимного зондирования позиций стороны перешли к их политической конкретизации.

С немецкой стороны решительный шаг был сделан 26 июля, который стал, констатировала Комиссия по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года, образованная Съездом народных депутатов СССР, принципиально важным рубежом в двусторонних контактах — «на всех направлениях — и по объему, и по содержанию»^[49].

В этот день К. Шнурре, который вел в Берлине переговоры по экономическим вопросам с временным поверенным в делах СССР в Германии Г.А. Астаховым, уединился с ним в кабинете одного из берлинских ресторанов. Здесь, за обедом, собеседники, по выражению Дж. Кеннана, «добрались до сути дела»^[50]. Неожиданно Для советского представителя Шнурре стал развивать пространные мысли о перспективах советско-германских отношений. По его словам, руководители германской политики были преисполнены решимости «нормализовать и улучшить эти отношения». В условиях, продолжил Шнурре, когда «державы стоят на распутье, определяя, на какую сторону стать», Германия желала бы использовать все возможности, чтобы сблизиться с СССР. Но с советской стороны она не получает должного отклика, оставив без ответа германское предложение продлить или освежить Берлинский договор 1926 г.

Пораженный услышанным, советский дипломат спросил, не является ли услышанное им личной точкой зрения К. Шнурре. Ответ последовал тут же: «Неужели вы думаете… что я стал бы говорить вам все это, не имея прямых указаний свыше?» Далее, сообщал в НКИД СССР в тот же день Г.А. Астахов, «он подчеркнул, что именно такой точки зрения держится Риббентроп, который в точности знает мысли фюрера». Тем не менее Астахов выразил сомнение, что намечаемое изменение германской политики «носит серьезный, неконъюнктурный характер и рассчитано надолго вперед». На это последовало: «Скажите, каких доказательств вы хотите? Мы готовы на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии. Мы не представляем себе, чтобы СССР было выгодно стать на сторону Англии и Польши, в то время как есть полная возможность договориться с нами».

«Чувствуя, что беседа заходит слишком далеко», доносил в тот же день в Москву Г.А. Астахов, «я перевел ее на более общие темы…». В частности, на тему антисоветской программы в книге Гитлера «Main Kampf» («Моя борьба»). На что К. Шнурре ответил, что Гитлер «прекрасно учитывает все изменения в мировой обстановке. Книга была написана 16 лет тому назад в совершенно других условиях. Сейчас фюрер думает иначе. Главный враг сейчас — Англия». Возвращаясь к основной теме беседы, К. Шнурре добавил к вышесказанному: «Мы считаем, что СССР и сейчас может стать на путь сближения с Германией и Италией, подобно тому как это имело место в так называемый рапалльский период. Этому способствует и то обстоятельство, что Германия и Италия хотя и боролись с коммунизмом, но настроены антикапиталистически..»^[51]Ссылки К. Шнурре на изменение международной обстановки объясняют готовность германской стороны идти так далеко навстречу советской стороне, насколько это возможно — лишь бы предотвратить образование антигерманской коалиции в Европе и изолировать Польшу, нападение на которую было предрешено Гитлером. Об открывшихся таким образом возможностях для Советского Союза Г.А. Астахов писал в другом сообщении в Москву: «Я не сомневаюсь, что если бы мы захотели, мы могли втянуть немцев в далеко идущие переговоры, получив от них ряд заверений по интересующим нас вопросам». И пророчески добавил: «Какова была бы цена этим заверениям и на сколь долгий срок сохранили бы они свою силу, это, разумеется, вопрос другой»^[52].

  19