Особенно,... 
8 
— Папа, в тебе говорит какое-то извращенное высокомерие! Никто не может взвесить свою душу. Ну что тебя заставляет настаивать на таком конце? Только жалость к себе и самодовольство. Разве кто-нибудь знает наверняка, что его ждет в ином мире? Нет, конечно же.
Гэддис молчал. Взгляд его горящих глаз оторвался от сына и устремился в привычном направлении — в сторону Трекса. Поезд проехал мимо, и его успокаивающий стук превратил подоконник в плохой барабан.
Диего решился сказать то, что не принято произносить вслух:
— Папа, это и случилось с мамой? Ты все еще ощущаешь, что ты каким-то образом в ответе? Избавься от этого чудовищного груза! Ты не виноват!
Как ни странно, обычно раздражительный Гэддис не вскочил и не вцепился Диего в горло. Прежде чем заговорить, старик минуту словно бы предавался внутреннему созерцанию, и даже когда нарушил молчание, голос его звучал непривычно спокойно и ровно.
— Я помню тот день так, как будто это было вчера. Я никогда не переставал вновь и вновь переживать его. Невинная прогулка по Реке, по этой сволочной Реке! Маленькая лодочка, красивая жена и трехлетний ребенок. Солнце и смех, пикник и этот проклятый дурак со своей гитарой. Потом сгустился туман, и мимо проплыл большой Корабль, настоящий бегемот, не думающий о рыбках, которых он уничтожит. А потом я лишь помню, что мы оказались в воде. Плавать умел только я. Ты вцепился в меня, будто маленькая пиявка — как же я мог нырнуть за моей бедной, бедной Финисией? Ты бы наверняка захлебнулся. Поэтому утонула она. А потом появились они, четыре Рыбачки. Нырнули в воду, вытащили ее тело, с которого капало, и утащили его на Тот Берег. Ты слышишь, четыре Рыбачки! Какой же тяжелой была ее душа из-за добродетели! Они унесли ее в царство, которого мне ни за что не увидеть из-за всех моих грехов, из-за всех неверных решений, которые я принимал, когда никакого выбора просто не было!
Диего ничего не ответил, не возразил на это печальное признание. Он уже давно примирился с кончиной матери (ну как трехлетний ребенок мог быть виновником трагедии?), но не знал, как вселить утешение в сморщенную грудь отца.
После очередной безмолвной паузы Диего поднялся.
— Я могу еще что-нибудь тебе принести?
— Нет. Просто оставь меня Голубкам.
Застегивая пальто, Диего ощутил какую-то тяжесть в кармане.
— Вот журнал с моим последним рассказом.
— Положи его к остальным.
Диего бросил журнал в пыльную, неаккуратную стопку таких же, после чего вышел, заперев за собой дверь.
Оказавшись на тротуаре, он снова помедлил возле старого дерева. Символ родного дома, безопасное убежище, удобный насест для наблюдения за воображаемыми Кораблями пиратов, проплывающими по Бродвею. По-зимнему голые, хрупкие ветки, казалось, отрицали всякую возможность будущего цветения.
Солидная, надежная старая пишущая машинка Диего марки «Брэшир Вестал» встретила его гладкой поверхностью клавиш цвета слоновой кости, словно руки любовника, жаждущие извлечь из его пальцев всю непонятную боль, порожденную посещением отца, и преобразовать страдание в красоту. Едва войдя в квартиру, Диего сразу направился к рабочему столу. Просматривая страницы рукописи, созданные накануне, он быстро вновь погрузился в последний из миров, созданных его воображением, и опять был готов своим личным вкладом максимально способствовать продвижению вперед бесстрашного корабля под названием «Космогонический вымысел».
Сидя перед агрегатом (а прямо перед его глазами тикали небольшие механические часы, призванные напоминать о приближающемся свидании с Волузией Биттерн), Диего начал сочинять. Он оставался в пальто — в комнате было холодно, как в вагоне-рефрижераторе Поезда. (По пути домой он постучался к Рексоллу Глиптису, надеясь уговорить домовладельца отремонтировать неисправные батареи, но ответа не получил.) В редкие моменты пассивного размышления его пальцы согревала чашка дымящегося чая. Из радиоприемника неслись холодные мелодии Рамболда Прага, и чистые звуки трубы с каждой нотой выстраивались в изысканную архитектуру композиции «Мэр Мейденхеда». Через какое-то время щелканье клавиш машинки почти подстроилось под музыкальный ритм.
Новая новелла Диего, рождавшаяся на каретке пишущей машинки, была озаглавлена «Посредники Смерти». В ней описывался фантастический мир, в котором процесс умирания содержал в себе еще более грандиозные тайны, чем в реальности. Во вселенной, созданной Диего, не было Голубков или Рыбачек! Одно большое озарение, а из него с необходимостью следует все остальное.
8 
