90 
— Думаешь, я не могу постоять за себя?
Тень пожимает плечами, стягивает правую перчатку, опускаясь на корточки рядом с неподвижным телом, и кончиками пальцев дотрагивается до сломанной шеи.
— Ты с большей охотой за себя обычно сидишь.
— Она не причинила бы мне вреда. Поцарапала бы, не больше.
— А большего иногда и не требуется, — убийца задумчиво посмотрел на острие шпильки, всё ещё зажатой в кулаке Келли, и тряхнул вороной чёлкой. — Достаточно и царапины. Уверен, что там не было яда?
— Она же была в волосах...
— И что? Колпачка-то не видно, а штуку с таким острым концом в причёску запихивать не будут.
Наверное, он прав. Только мне всё равно.
— Ты убиваешь за такую мелочь?
— Я убиваю за деньги. Обычно, за деньги.
Странная оговорка. Тем более, если учесть, что...
А какого рожна он вообще здесь делает?!
— Зачем ты пришёл?
Тёмно-серые глаза, в неярком свете свечей кажущиеся почти чёрными, насмешливо сузились.
— Уж не чтобы тебе сопли вытирать, не надейся!
Так, меня хотят оскорбить? Пусть. Сейчас я готов многое пропустить мимо ушей, лишь бы понять причину сошедших с ума событий.
— Догадываюсь. Ты — убийца. Стало быть, пришёл сюда убивать. Её?
Тень поднимается на ноги, отводя взгляд, словно нуждается в осмотре комнаты.
— Не могу сказать.
— И не надо! Сделал своё дело? Убирайся поскорее!
— Я так и хотел поступить. Но возникло одно препятствие...
— Какое?
— Ты.
Он снова смотрит на меня, и почему-то выглядит виноватым.
— Я?
— Тебе нельзя здесь оставаться.
— Это ещё почему?
— Наедине с трупом? Как думаешь, что случится, когда сюда кто-нибудь войдёт?
Даже не нужно гадать. Решат, что я убил Келли. Потому что у меня были причины. Могли быть.
— Тебе-то что за дело?
— Хочешь быть обвинённым в убийстве? Учти, это посерьёзнее мелкой кражи. И наказывается совсем иначе.
Знаю. Но мне всё равно не избежать обвинения. Как бы я ни хотел.
— Уходи, пока есть время. А я закрою за тобой «охранку».
— Шутишь?
— Нет.
Губы Тени настороженно сжались:
— Глупо.
— Почему?
— Можно уйти вместе.
— Через сад?
— Ну да.
Хорошо быть уверенным в своих возможностях, верно?
— Я не смогу.
— Не хватит сил перемахнуть через ограду?
Ещё находит повод посмеяться? Ну-ну. А вот мне не до смеха. Хотя и плакать тоже нет времени.
— Я не смогу пройти по саду.
Он удивлённо встряхивает головой:
— Не сможешь? Что за бред! А ну, идём!
Сильная рука цепляет меня и тянет к окну, а заодно, и поближе к Тени, от которой... Опять этот запах! Правда, смешанный с потом и чем-то ещё, но всё так же отчётливо напоминающий о трупе.
— Чем от тебя несёт?
— А?
— Воняешь говорю, гадостно!
— Ах, это... Мазь. Чтобы всякие жучки-паучки не кусались.
— И лозянки — тоже?
— И лозя... — Глаза Тени досадливо расширяются. — Забыл! Тут же они кишмя кишат... А запасного флакона у меня при себе нет.
— Именно. Так что... Иди, пока можешь уйти спокойно.
И всем будет лучше. Кроме меня. Но если шпилька в самом деле была отравлена, я мог бы утверждать, что защищался и... Свернул женщине шею. Восхитительно. Тем более, по отметинам от ожерелья и самый тупой дознаватель сразу поймёт: душили сзади. А как можно обороняться и одновременно находиться за спиной у противника? Мне не поверят. Но попробовать можно. Чтобы хоть ненадолго продлить своё существование. И сохранить жизнь кому-то ещё.
— Нет, это не хорошо. — Он сдвигает брови, перебирая в уме возможности сделать из тупика перекрёсток. — Но даже если... Надо попробовать. Я тебя вытащу.
— Не дури! Я вешу едва ли не больше, чем ты, а двойной вес тебе точно не поднять. Да и... Мало выбраться за пределы сада, верно?
— Верно...
Черты лица убийцы вдруг потяжелели, словно за минуту тот стал старше на многие годы.
— Проваливай! А то знаешь, насколько тихо ходит здешняя стража? И заметить не успеешь, как...
Занавеси снова приходят в движение, и это может означать лишь одно. Дверь открывается, пропуская в комнату... Да какая разница, кого?!
Толкаю Тень в окно, но то ли промахиваюсь, то ли он ловко изворачивается, делает мне подсечку, и мы катимся по полу, вминая друг друга в мраморную плитку паркета.
Краем глаза успеваю заметить в дверном проёме растерянного замершего Амиели, потом не вижу уже больше ничего, кроме леса ног, обутых в крепкие сапоги, носки которых увесисто и больно впиваются в бока, заставляя остановиться и разжать... Хотя, мне разжимать нечего, потому что вдруг с удивлением понимаю: мышц у меня нет. Совсем. Есть только студень, каким-то чудом удерживающийся на костях. Тело отказывается подчиняться хоть каким-либо приказам. И просьб не слушается. Меня вздёргивают вверх, как тряпичную куклу, внимательно вглядываются в моё лицо, переводят взгляд ниже, на шею и грудь в растерзанном вороте рубашки, брезгливо сплёвывают и разжимают пальцы.
90 
