Особенно,... 
91 
Он усадил ее на диван. Она закрыла лицо рукавом. Фалькон не мог определить, притворная это истерика или искренняя. Она постепенно успокаивалась, хотя губы еще вздрагивали. Он сел в кресло, по возможности подальше от нее.
— Да, — выдохнула она, — это была я.
— Трудное время?
— Момент хуже некуда, — ответила она, сведя неприятную полосу жизни к краткому мгновению.
— Денежные затруднения?
— Всякие, — произнесла она, заглядывая в бездну потревоженного прошлого. — Я уже рассказывала о деталях второго аборта, оплаченного моим любовником. А это было прелюдией к моему первому аборту, который мне пришлось оплачивать самой. Самолет до Лондона и обратно, гостиница, больница. Мне необходимо было собрать кучу денег за два месяца без какой бы то ни было помощи.
Она содрогнулась и приложила ладонь ко рту, словно опасаясь, что ее вырвет.
— О таком никто не захотел бы вспоминать, — продолжила она. — О том, что беременной женщине пришлось заниматься этим, чтобы избавиться от плода. Просто омерзительно.
«Наглядный урок № 1» оказался весьма познавательным. Наверно, Рамиресу полезно было бы его увидеть, потому что это был штрих к портрету убийцы. Он всезнающ. Он отыскивает что-то позорное или ужасное в прошлом людей и показывает им это, заставляя их снова переживать тяжелые минуты.
— Каким образом кто-то смог об этом узнать? — спросил Фалькон. — Кто-то был посвящен в ваши проблемы?
— Я уже вычеркнула ту пору из своей жизни. И ничего не помню о ней. Я сделала то, что должна была сделать, и когда все закончилось, я погребла это в бездонной попасти. Мне вряд ли удастся вспомнить тех, с кем я тогда общалась. Вернувшись из Лондона, я начала менять все в своей жизни.
— А что папаша?
— Вы имеете в виду человека, который не стал папашей, — ответила она. — Он был механиком в гараже у моего отца. Когда я ему сказала, что беременна, он сбежал. И я никогда его больше не видела.
— Но каким же образом кто-то мог проведать об этом?
— В общем-то, никаким, — сказала она. — Я впервые в жизни испытала настоящее одиночество. Я все устроила сама. Ни слова не сказала даже своей сестре.
— Как вы нашли ту клинику в Лондоне? — спросил Фалькон, с отвращением повинуясь необходимости проверять факты.
— Мой врач дал мне адрес одной женщины в Мадриде, которой были известны все подробности.
— А как вы оказались в обществе людей, снимавших порно?
— Это было окружение той самой женщины, — объяснила она. — Отнюдь не случайно, выйдя от нее, я столкнулась в кафе с девушкой, сделавшей мне предложение, которое позволяло получить как раз нужную сумму.
— Вы ее видели когда-нибудь потом?
— Никогда.
— А других исполнителей? — спросил он, и она покачала головой.
— Знаете, они, несмотря ни на что, были на удивление приличными людьми. Мы ведь занимались гадостью, и атмосфера на съемочной площадке должна была бы быть ужасной, но мы выкуривали по нескольку косячков, и обстановка становилась очень дружеской. Они вели себя человечно и понимающе. Вероятно, мне повезло. В ресторанном бизнесе я встречала гораздо более наглых типов. А секс… на самом деле это и сексом не назовешь. Мужчинам труднее всего давалась эрекция, потому что все было так неаппетитно… несексуально.
Фалькона передернуло, когда у него в голове сложился вопрос, который ему не захотелось задавать. Уж слишком он был неприличный.
— Вы сказали, что, вернувшись в Испанию, все изменили.
— Перед операцией я остановилась на ночь в дешевой гостинице на набережной Виктории. Я вышла пройтись, чтобы отвлечься от мыслей о следующем дне. Мне хотелось забыться. Я дошла до угла Гайд-парка, потом по Пикадилли спустилась к Шепердз-Маркет и Баркли-сквер. Меня вынесло на Албемарль-стрит, и я оказалась перед художественной галереей. Там как раз открывалась какая-то выставка. Я наблюдала за входившими и выходившими людьми. Они были превосходно одеты, изысканны и интеллигентны. Ни одна из этих женщин не забеременела бы от механика из гаража. И я решила: вот моя среда, я непременно войду в нее.
— Вернувшись в Мадрид, — продолжала она, — я много работала и, купив довольно элегантное платье, отправилась к владельцу галереи, который заявил, что я ему не подхожу, потому что ничего не смыслю в искусстве. Он унизил меня. Показал картины и сунул мне в нос мое невежество. А потом спросил меня о рамах. Рамы? Какое мне было дело до рам? Он посоветовал мне научиться печатать на машинке и выставил меня за дверь.
91 
