164 
После ухода П. я лежал под присобранной противомоскитной сеткой, и ее текучая кисея навела меня на мысль о родах, об отходящих водах. Не подбили ли меня на зачатие еще одного ребенка? — подумалось мне.
11 июля 1955 года, Танжер
Бывает же, чтобы все так сходилось. Сегодня мне исполнилось сорок лет. П. сообщила мне, что я снова буду отцом. Р. положил на мой счет еще 25 ООО долларов, и наша компания официально перестала существовать. Муж М. попросил о разводе и готов откупиться солидной суммой (причина — двадцатидвухлетняя девица из Техаса). Я отказался от абстракций и вернулся к формам. Возможно, меня подвиг на это де Кунинг, совершивший рывок от хаотических нагромождений «Ямы» к «Женщинам». А может, и нет. Может, я просто гонюсь за мечтой Ч.Б., да и своей собственной. Я работал, пока не начало смеркаться. Собираюсь пойти поужинать с семьей. Внутри ничего, кроме отчаяния.
1 ноября 1955 года, Танжер
В прошлом месяце султану Мухаммеду V разрешили вернуться из ссылки на Мадагаскаре, куда французы отправили его три года тому назад. Он должен вот-вот прибыть. Это начало конца, хотя по иммигрантам этого не скажешь. Земля под ними горит, а им наплевать — они веселятся. Я горю желанием свидеться с М., которая уже несколько месяцев занимается своим разводом. Всех нас истребит огонь.
12 января 1956 года, Танжер
Еще один сын, которого я решил назвать Хавьером. Это имя мне всегда нравилось и не имеет никакого отношения к семье. Впервые я смотрю на свое чадо и чувствую не то чтобы прилив отцовской любви, а безумную надежду. Почему-то этот младенец со сжатыми кулачками и крепко зажмуренными глазками преисполняет меня верой в то, что великие дела возможны. Он единственный светлячок в моей перевалившей через сорокалетний рубеж жизни.
28 июня 1956 года, Танжер
Я лежу под сеткой с Хавьером на груди. Пальчики его раскоряченных по-лягушачьи ножек упираются мне в живот. Моя ладонь накрывает всю его спинку. Он спит и время от времени бессознательно хватает губками мой сосок, проверяя, не окажется ли там немножко молока. Как быстро в наши жизни входит разочарование!
Когда я работаю, он лежит на одеяле. Я подробно рассказываю ему о картинах, о замыслах, о влияниях. Он медленно сдвигает и раздвигает ладошки и ступни, будто беззвучно мне аплодируя. Я смотрю на него и чувствую, что даю трещину. Его мягкое крошечное тельце, его большие карие глаза, его покрытая пушком голова — все это соединяется в натиске, и, словно поддетый всунутым между ребер зубилом, я распахиваюсь.
27
Воскресенье, 22 апреля 2001 года,
дом Фалькона, улица Байлен, Севилья
Первой в одиннадцать утра явилась Хуанита, племянница Энкарнасьон. Фалькон еще нетвердо держался на ногах после большой дозы снотворного. Дополнительная таблетка, принятая им в четыре часа утра, чуть не угробила его.
Он принял душ и надел серые брюки, оказавшиеся такими свободными в талии, что ему пришлось искать пояс. Пиджак тоже висел у него на плечах как на вешалке. Он похудел. В зеркале отражались впалые щеки, провалившиеся, мрачные глаза. Он превращался в свое собственное представление о сумасшедшем.
Хуанита металась по кухне в темных пухлых кроссовках, которые взвизгивали, чиркая по полу. Когда она приветственно мотнула головой, лавина черных волос качнулась у нее за спиной. Фалькон проверил запасы мансанильи в холодильнике и спустился в винный погреб за красным вином к жареному барашку.
Погреб располагался в задней части дома под мастерской. В этом темном помещении Фалькон проявлял пленки и печатал фотографии, но он не заходил в него с тех пор, как расстался с Инес. Фотопринадлежности валялись в углу. От стены до стены была протянута леска с прищепками для мокрых отпечатков. Фалькон обожал этот трепет открытия, когда чистый лист плавно погружался в проявитель и из воды медленно выступало лицо. А не то же ли самое у него в голове? Может, прячущимся в ней образам только и нужно чуть-чуть проявителя, чтобы они обрели очертания, прошли через его сознание и разрешили загадку?
Металлические стеллажи для бутылок были разделены на две части: французские и испанские вина. Фалькон никогда не прикасался к французским винам: все они были куплены его отцом и стоили дорого. Но сегодня ему хотелось праздника. Последние абзацы, прочитанные им прошлой ночью, растрогали его до слез, и он чувствовал потребность выпить за любовь, которую питал к нему его покойный родитель. Их глубокая внутренняя связь получила новое подтверждение, и он уже чуть мягче смотрел на все пороки и измены отца. Фалькон снял со стеллажа «Шато Дюар-Милон-Ротшильд», «Шато Жискур», «Монтраше», «Поммар», «Кло-дез-Юрсюль». Отнеся бутылки наверх, в столовую, он поставил их на буфетную полку. Возвращаясь из погреба во второй раз, он увидел в нише над дверью сосуд, похожий на погребальную урну, которого никогда прежде не замечал.
164 
