Особенно,... 
59 
— Как же я сразу об этом не подумал, — сказал он, — ведь у лорда Уорика в Кале стоят восемь каравелл с пушками. Полагаю, он мог бы замаскировать их под пиратские суда и…
Переговоры продолжались до двух часов дня, затем миссис Доутри приказала подавать обед, и все гости принялись есть и пить, и это длилось до самого заката. Нас угощали жареным лебедем, осетриной и устрицами, марципанами из миндаля и сахара, только что доставленного на мавританском судне из Малаги, и все это мы запивали сладким вином из тех же краев. Посреди обеда Эдди слегка побледнел и на его лице выступил пот. Я посоветовала ему отправляться в постель, он было заспорил, но сдался, когда я пообещала подняться вслед за ним и убаюкать его.
И вот мы лежим рядом, и его человечек все растет, о, он уже совсем большой, он гордо вздымается над его животом, точно мачта корабля, он слегка покачивается так оно бывает у юношей, когда копье наливается кровью и вторит каждому удару сердца.
— Но я не могу спать с тобой! — жалуется он. — Чертова рука, я не смогу удержаться на тебе, я не смогу сделать, как следует!
— Как следует? — переспрашиваю я, умиляясь невинности этого семнадцатилетнего мальчика. — Что значит — как следует?
Я закидываю ногу ему на живот. Внутренняя сторона моего бедра влажно блестит при свете свечи, словно кожица спелого персика. Встав на колени над моим любовником, я прихватываю теми, розовыми губками кончик его петушка, опускаюсь пониже и вновь подымаюсь, дразня его, а затем вновь опускаюсь, принимая его в себя, — но он, дурачок, тут же выскальзывает, и мне приходится начинать все сначала.
Глава двадцатая
На следующий день лихорадка у Эдди усилилась. Не из-за наших любовных забав, смею вас заверить, а потому, что грязь и холод на этом жалком чердаке, куда нас запрятали, вызвали воспаление. Края раны слегка покраснели, оттуда начал выделяться желтый гной, а затем бесцветная слизь, Эдди жаловался то на жар, то на холод, сильно потел и ужасно мучился от жажды. Ему было так скверно, что миссис Доутри вообразила, что он заразился чумой, и хотела даже выгнать его из дома. Однако ей напомнили, что зимой, когда морозит ночь напролет, да и днем по большей части холодно, вспышек чумы не бывает. Как бы то ни было, Эдди промаялся три дня, и за это время никто больше не заболел.
Кстати, я догадалась, почему зимой не бывает чумы, только эти люди мне не поверили. Полагаю, чуму переносят мухи, а мороз убивает мух — вот и все.
Болезнь Эдди сделала наши любовные игры еще более увлекательными. Я раздевалась донага, согнувшись в три погибели, потому что балки нависали так низко, что даже мне, с моим ростом, невозможно было распрямиться, и ледяные порывы ветра, врывавшиеся в щели маленького окна, жалили меня, точно разъяренные насекомые, а затем я ложилась в постель и прижималась к горячему, раскаленному лихорадкой телу Эдди. Я все еще помню продавленные соломенные матрасы, покрытые сверху зеландской периной из гагачьего пуха, груду шерстяных одеял и шуб, уютную пещерку, наполненную запахами пота и семени, моих любовных соков и сладковатым, почти выветрившимся запахом мочи и кала. Ненадолго мы затихали, я опускала голову ему на плечо, из моего носа прямо на простыни бежала белая струйка, наше дыхание, смешавшись, поднималось облачком пара, и тусклый свет превращал его в нимб над нашими головами, а под крышей дома ворковали голуби — гули-гули, — и мыши шуршали за стенкой. Струйка из носа? Ну да, я простудилась. В этом холодном, влажном климате все хлюпали носами.
У миссис Доутри имелась и еще одна причина торопить Эдди с отъездом: он принадлежал к партии Йорка. Хотя горожане в большинстве своем держали сторону Йорка, в Тауэре стоял военный гарнизон под командой лорда Скейлза, верного королю. Скейлза и его солдат тут не любили, но если б он узнал, где прячется Эдди, и явился бы сюда с сотней солдат — а всего лишь семь кварталов Ист-Чипа отделяли нас от Тауэра, — он успел бы схватить Марча прежде, чем на выручку к нему поднялось бы ополчение горожан. Во всяком случае, миссис Доутри опасалась этого, и муж вторил ей.
Все остальные времени зря не теряют. Аниш и оба его секретаря, родом с Малабарского побережья, тощие, замученные службой юноши, слепнущие от работы над бухгалтерскими отчетами и к тому же переписывающие послания князя при тусклом даже в полдень свете, трудятся над деловыми бумагами, притворяясь, будто у них хлопот по горло, — на самом деле они вот уже в восьмой или девятый раз сводят баланс и опять находят какие-то ошибки. Князь молча восседает в большом кресле во главе стола, и это выводит из себя олдермена, поскольку вообще-то это его место. Олдермен барабанит пальцами по столу и таращится куда-то вдаль, пытаясь изобразить на лице благородную меланхолию. В действительности он просто охвачен страхом и к тому же страдает от хронического несварения желудка.
59 
