Вьер подходит ко мне, поправляя складки платка, чтобы пух не лез в рот и не мешал разговаривать.
— Собираетесь обезглавить Подворья? Похвальное стремление, юноша. Помнится, в вашем возрасте и я мечтала о чём-то подобном... А теперь могу вдоволь насмотреться на исполнение грёз. И даже не слишком поздно, не правда ли? Но знаете, юноша, тогда, много лет назад, всё казалось простым и понятным, а теперь давняя мечта почему-то уже не кажется способной что-то изменить.
Мне о многом следовало бы расспросить тучную старую женщину, променявшую покой кресла у растопленного камина на прогулку по безлюдному кварталу. Наверное. Может быть. Но я задаю самый глупый из возможных вопросов:
— Кайрен проговорился?
— Почему проговорился? — Улыбается вьер. — Рассказал. Примчался и огорошил старуху... Почему вы сразу не признались во всём, юноша? Надеялись управиться сами?
— И сейчас надеюсь.
Женщина окинула взглядом площадь.
— Что ж, вам удалось взять их за горло. И одного мгновения хватит, чтобы свернуть разом три шеи. Но скажите, вам это нужно?
Я понимаю, о чём вы говорите, hevary. Очень хорошо понимаю. Но не знаю, как избежать неизбежного. Может быть, вы предложите выход? Подскажете?
И светлые мудрые глаза согласно моргают: подскажу, только имей смелость внять истине.
— Вот убьёте вы этих бедолаг и оставите Подворья без хозяев. Спору нет, быстрёхонько найдутся новые, но они, следуя обычаям, должны будут отомстить за гибель своих предшественников. Положим, и с ними вы справитесь. Но будут приходить всё новые и новые убийцы... Хватит ли у вас сил на всех?
— Сил? Хватит.
— А души? Каждая смерть — тяжёлый груз.
— Моя душа вынесет, сколько потребуется.
— Ой ли? Уже сейчас она стонет и жалуется.
Ехидно ухмыляюсь:
— Вам откуда знать? Неужели так громко стонет?
Вьер кивает:
— Ещё как. Да и не нужно слышать, чтобы понять... Вы могли прикончить своих обидчиков ещё в проулке или в тот миг, как они ступили на площадь, но не сделали этого. Вы попробовали решить дело миром.
Вздыхаю:
— Что мне совершенно не удалось.
— И не могло удаться.
— Вот как? Почему же?
— Потому что в переговорах всегда нужна третья сторона. Посредник, пекущийся о благе всех переговорщиков.
— Назначите себя на его роль?
Светлые глаза ласково щурятся:
— А и назначу! И как посредник, хочу обратиться к вам троим, голуби мои. Слушайте и решайте, только быстро: кости у меня уже не те, что в молодости, и на морозе быстро застывают... Чем вам не угодил этот юноша, мне не интересно. Зато я уверена: никаких законов он не нарушал, как бы вам ни хотелось думать обратное. А потому есть у меня предложение... Здесь, на этом месте вы отменяете вынесенный приговор и забываете о вражде. Вас, юноша, это тоже касается! Прощаемся и расходимся, куда кому заблагорассудится. Как вам такой исход?
Вехан катнул по скулам желваки:
— Если отказываемся, умираем, это вы хотите сказать?
Вьер разочарованно покачала головой:
— Такой умный с виду, а в голове пусто... Вы не умрёте. Вас арестуют и препроводят в покойную управу. Конечно, очень долго вы там не пробудете, но позор не смоете до конца жизни. Вот теперь выбирайте! С чистой совестью.
Ай да бабуля! Нашла, чем надавить на «пастухов». В самом деле, Подворья не жалуют тех, кто попадается в руки властей хоть на несколько часов, и троица рискует самым дорогим, что есть у высокопоставленных персон — честью, утрата которой означает конец всего.
Чернявый угрюмо посмотрел на блондинку. Та куснула губу.
— Поторопитесь с решением! — напомнила вьер.
— Мы... согласны, — выдохнула Миллин.
— Тогда извольте всё сделать, как должно.
— Разумеется. Только... пусть он отзовёт своих зверей.
— Они не мои. Они живут своим умом и действуют по своей воле. Я могу лишь попросить.
— Так проси!
Блондинка старалась казаться смелой и гордой, но в каждой чёрточке круглого личика поселился страх. И сие постыдное для наделённого могуществом чувство долго ещё будет оставаться гостем души каждого из троих, но кто в том виноват? Зёрна Хаоса мы проращиваем сами. И только мы сами способны стереть их в муку.
— Пойдём домой?
Предлагаю шёпотом, одними губами. Песчаные змеи вздрагивают, шелковистыми лентами стекают со своих жертв, сливаются в одну большую, взмывают в воздух надо мной и... Осыпаются, припорашивая снег. Превращаются в безвольные лужицы, оставляя на моей ладони горсточку песка, слипающуюся комком, когда я сжимаю пальцы. Ту же самую горсточку, что подарил мне Хис, но теперь часть крупинок стала тёмной. От крови расцарапанного горла, по которому выбиралась наружу.