- Ой да-а разра-адимая-а майя-а
- Да старо-онка-а,
- Ой да не увижу больше тебе-я…
- Ой да не увижу, голос не услышу,
- Ой да не услышу, ой да зык на зорьке,
- Ой да на зорьке в саду соловья-а…
- Ой да не услышу зык на зорьке соловья
- Ой да зык на зорьке в саду соловья,
- Ой да я уеду по чистому полю… полю,
- Ой да сердце чует, чувствует оно да во мне,
- Ой да сердце чувствует оно да во мне,
- Ой да не вернуться да мне младцу назад.
- Ой да оно да ое-е-ёчу-ует,
- Ой да не вернуться мне младцу назад…
- Ой да метит пуля, она свинцева-а-ая-а.
- Ой да вот пронзила она да грудь мою,
- Ой да пуля свинцевая, пронзила она грудь мою…
- Ой да я упал, да упал свому коню на шею,
- Ой да всю-ю гриву кровью я облил…
- Ой да упал свому коню на шею,
- Ой да всю-ю гриву кровию облил…
- Ой да разродимая моя мамаша… мамаша,
- Ой да не печалься да ты обо мне,
- Ой да не все друзья-друзья да товарищи,
- Ой да погибают они на войне…
- О-о-й да-а! Ой да,
- Ой да не все друзья мои товарищи,
- Ой да погибают они на войне…
В монастыре стали появляться новые люди, имена их написал Лебедеву Окаемов, и тот умудрился разыскать старых соратников Ильи Ивановича в хаосе войны. Одних привозили прямо из лагерей Котласа и Воркуты, других отыскивали на фронте или на работе, а на некоторых Солнышкин давал короткие страшные справки: «Убит… расстрелян в тридцатые годы… умер от голода». Таких справок было много, и Окаемов изболелся душой. Навсегда потеряны талантливые ученые, русские гении… Он не мог себе простить, что ничего не предпринял во спасение, хоть и сам скрывался под чужой фамилией…
С первого же вечера он ввел обязательный сбор после ужина у пруда и пение, видя незримое соединение всех курсантов в единое целое под влиянием родных песен, лучшего отдыха и нельзя было придумать после напряженного и трудного дня учебы. Сам слушал былую старинушку России, пел со всеми вместе, рассказывал у костра об Азовской сидении казаков, о походах Ермака, о прошлом, без коего не может быть крепи будущего и силы новой-ратной…
* * *
Однажды перед вечером, когда Окаемов читал лекции по криптографии и шифровке кодов, в учебный кабинет зашел возбужденный Лебедев, в очередной раз приехавший из Москвы. Он поманил от дверей рукой Илью Ивановича и отдал распоряжение курсантам:
- Продолжайте заниматься самостоятельно. Быков, вы тоже идете со мной. — Когда они оказались в монастырском дворе, Лебедев проговорил: — Кого я тебе привез, ты даже не представляешь, идем скорее к машине. Он серьезно болен, прямо из лагеря, чудеса там вершил, даже уголовники его боготворили; кого я привез… так трудно было найти его и вызволить.
Когда они подошли к машине, Окаемов заглянул внутрь и увидел худого, грубо остриженного старца в драной телогрейке, с большими внимательными глазами. Сидящий квёло усмехнулся и прошамкал беззубым от цинги ртом:
— Радость моя… не признаешь отца Илия…
- Схиигумен Илий! — Окаемов сунулся в машину и приложился губами к длинным сухим перстам, помог выйти согбенному старцу.
- Я сейчас сбегаю за Ириной, — догадался Егор и бросился в корпус, где размещалась санчасть.
Окаемов с Лебедевым вели туда старца, поддерживая под руки, о чем-то тихо с ним беседуя, успокаивая и радуясь. Отец Илий шаркал плохо слушающимися ногами, печально оглядел собор и купола церквей, все внутреннее пространство монастыря, и глаза его оживились, зажглись светом надежды. Уложили его в маленькой келье-палате. Егор притащил из кухни горячего бульону и свежего ржаного хлеба, куски жареной рыбы. Старик безучастно лежал поверх одеяла, покорно давая Ирине слушать себя.
- До чего довели Святителя! — глухо промолвил Окаемов, отвернувшись, и вышел из кельи.
В коридоре его догнал Лебедев, виновато оправдываясь:
- Ничего сделать не могли, на особом счету он у них… Едва сумели отвести расстрел в тридцать седьмом. Мы за него боролись!
- Надо было сделать невозможное! — с укором выдохнул Окаемов.
- Понимаю не хуже тебя, — Лебедев нервно закурил и продолжил: вы подкормите его, сам знаешь, врача прислать не могу, как чуток окрепнет… под новыми документами свожу в Москву. Боюсь, что чахотка у него, кашель с кровью… или легкие на допросах отбили. Беда-а!