И вовсе она не динамистка, думает Адан, она — леди. Культурная, получившая хорошее воспитание в школе монашек. И все же вынужден признать, что измучен вольной борьбой на переднем сиденье его припаркованной машины или на диванчике в квартире его сестры, случающейся в те редкие моменты, когда зоркая bruja, сестра Люсии, оставляет их на несколько минут наедине.
Люсия ни за что не желает уступить, пока они не поженятся.
А у меня пока денег на женитьбу нет, размышляет Адан. Тем более на такой леди, как Люсия.
— Ты ей услугу окажешь, — доказывает Рауль, — если наведаешься к шлюхе. Перестанешь без конца приставать к ней. Это даже твой долг — зайти в Белый Дом. Ваша хваленая нравственность — это так, потворство эгоизму.
Рауль же в этом отношении точно не эгоист, думает Адан. Великодушие его натуры не знает границ. Мой братец заскакивает в Белый Дом так же регулярно, как ресторанный повар навещает кладовку, что съедает все его доходы.
— Такой уж я широкий человек, — говорит Рауль. — Что я могу поделать? Весь для людей.
— Сегодня удержи свою щедрую натуру в штанах, — советует ему Адан. — Сегодня у нас серьезное дело.
Он надеется, что встреча в Белом Доме закончится успешно.
— Хочешь выпить? — спрашивает Кэллан Нору.
— Грейпфрутовый сок.
— И это все?
— Я не пью.
Он понятия не имеет, что делать или говорить, а потому просто стоит, пялясь на нее во все глаза.
Она тоже не отводит от него глаз, удивляясь. Не столько тому, что чувствует, сколько тому, чего не чувствует.
Презрения.
Она никак не может вызвать в себе презрения.
— Шон?
— Да?
— У меня тут комната. Хочешь подняться?
Он благодарен ей, что она действует напрямик, без виляний. Спасает его: не надо больше топтаться тут, корча из себя шута горохового.
Черт дери, конечно, я хочу подняться, думает он. Хочу подняться, снять с тебя все, трогать твое тело, войти в тебя, а потом хочу увезти тебя домой. Привезу тебя в Адскую Кухню и буду обращаться с тобой как с Королевой Вестсайда. И чтоб ты была первой, кого я стану видеть, просыпаясь по утрам, и последней, с кем прощаюсь вечером.
— Да, да. Хочу.
Нора, улыбнувшись, берет его за руку, и они направляются к лестнице, но тут раздается громкий окрик Персика:
— Эй, Кэллан!
Повернувшись, Кэллан видит: тот стоит в углу рядом с невысокой темноволосой девушкой с короткой стрижкой.
— Ну? Чего тебе?
— Хочу поменяться.
— Что? — не понимает Кэллан
— Не думаю... — вступает Нора.
— Во! И дальше не думай. — Персик смотрит на Кэллана. — Ну?
Пиккони завелся. Нору он углядел, когда та только вошла в комнату. Пожалуй, такой красивой телки он еще в жизни не видел. Если б ему сначала показали ее фотку, так он и выбрал бы ее.
— Нет, — отрезает Кэллан.
— Да брось, мы же свои люди...
В комнате все замирает.
О'Боп и Персик Маленький перестают обхаживать своих девушек и быстренько просчитывают ситуацию.
Пахнет жареным, приходит к выводу О'Боп.
Потому что хотя Джимми Персик не самый психованный из братьев Пиккони — эта честь, без всяких сомнений, принадлежит Персику Маленькому, — у Джимми норов тоже будь здоров. Вспыхивает сразу и вдруг, ни с того ни с сего, и никогда не известно, что Джимми Персик вытворит в следующий момент.
А сейчас Джимми явно разозлился. Мало того, что Кэллан стал каким-то угрюмым, как только они выехали в Калифорнию, и от этого Джимми нервничает, потому что Кэллан ему нужен, а теперь еще он идет наверх, чтобы трахнуть девку, которую Персик сам желает трахнуть. А это неправильно, потому что босс здесь — Персик.
И есть еще кое-что, что придает конфликту опасность: все знают, хотя ни один в команде Пиккони даже намека не обронит вслух, — Персик боится Кэллана.
Если начистоту.
Всем известно, Персик — парень в порядке. Крутой, башковитый и злой.
Твердый как камень.
Но Кэллан...
Кэллан — лучший.
Кэллан — самый хладнокровный убийца на свете.
И Джимми Персику он нужен, но и боится его Джимми, а это взрывоопасная смесь. Нитроглицерин на ухабистой дороге, думает О'Боп. Ему все это дерьмо ни капельки не нравится. Он задницу надорвал, втираясь к Чимино. Они делают деньги, а теперь все взлетит на хрен из-за какой-то «соски»?
— Ну чего вы, ребята, какого хрена, — вступает О'Боп.