Особенно,... 
75 
Логан решил не задавать лишних вопросов. Убийство Маршалла Коула доказало ему, что не все обстоит так просто, как кажется. Не стоило подвергать сомнению, что она знает, что делает. Он покружил немного и поехал в объезд, хоть и не заметил признаков слежки. Въехав в Монтлейк, он двинулся дальше, следуя ее указаниям — свернул вправо, на Интерлейк, и дальше по мосту с односторонним движением.
— Слева будет дом в колониальном стиле, последний перед дендрарием. Там спуск, — сказала она.
Он поехал по круто уходящей вниз подъездной аллее к дому с темно-зелеными ставнями.
— Теперь сверните за дом. Припаркуйтесь под навесом. С улицы машины не будет видно, и сзади есть выход.
Логан проехал под белой решеткой навеса и дальше, к заднему двору. Машину он поставил возле отдельно стоявшего гаража. В отличие от дома, гараж нуждался в свежей покраске. Одно стекло в двери было выбито. Дана не без труда вылезла из машины, не дожидаясь помощи Логана. Она морщилась от боли и потирала рукой бока. Логан обошел машину.
— Как вы?
Она вздохнула, опять поморщилась и прошла к деревянной калитке. Подождала, пока Логан просунет руку и откроет задвижку. Задний двор оказался зеленой лужайкой, окаймленной со всех сторон кизиловыми деревьями и кленами. За изгородью усадьбы начинался городской дендрарий, осенявший дом и служивший ему зеленым фоном. В углу двора виднелась вышка с нагревательным баком. Логан проследовал за Даной к боковому входу. Если беспорядок в доме и удивил ее, Дана не подала виду. Припомнив их краткий разговор в больнице, Логан понял, что беспорядка она ожидала и была к нему готова. Поездку же она затеяла для него. Вслед за Даной Логан переходил из комнаты в комнату, осматривая ее владения — разбросанные книги, картины, выпотрошенные подушки. Дана сохраняла хладнокровие. Они поднялись наверх. В комнате, которая, как он понял, была ее спальней, она подошла к окну и стала глядеть в заросли кленов и кизила, чьи ветви словно обнимали комнату.
— Мне так нравилось сидеть здесь с Молли и глядеть в окно, — сказала она. Он обратил внимание на прошедшее время, которое она употребила. — Было похоже, что я опять вернулась в детство и сижу в шалаше на дереве, понимаете? У вас в детстве был шалаш на дереве, Майк?
Он ответил не сразу, и она повернулась и взглянула на него.
— Нет. В детстве не было, — сказал он. Она опять отвернулась к окну.
— Мы с Джеймсом попросили отца помочь нам построить такой шалаш. А он вместо этого нанял подрядчика. В шалаше был люк и веревочная лестница. Такого шалаша ни у кого по соседству не было. Отец никогда не скупился на расходы. Я любила забираться туда, сидеть и думать. Как и сейчас люблю.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спросил он. Она кивнула, продолжая глядеть в окно.
— Я выяснила, почему убили брата. — Он ждал. Она повернулась к нему. — Это ревность, — хрипло сказала она и перевернула серьгу у себя на ладони. — На задней стороне дужки виден знак. Это инициалы художника. Личное клеймо. Такое бывает только у выдающихся ювелиров. — Шагнув к ней, Логан увидел значок, похожий, как ему показалось, на переплетение двух букв «W». — Имя художника Уильям Уэллес. Он с Мауи.
— Так вы туда летали?
— Серьга эта уникальная. Я подумала, не сохранилось ли у него записей, по которым можно было бы узнать, для кого изготовлена вещь.
— И записи сохранились?
— Нет, — сказала она и подняла на него взгляд. — Они не понадобились. Он ее вспомнил.
37
Элизабет Мейерс сидела в низком кресле в углу своей кухни. Кухонь в доме было три, но эта была ближайшей к жилым комнатам наверху. Хотя и этой кухней пользовались редко. Муж предпочитал есть либо в ресторане, либо непосредственно за письменным столом. И хотя холодильник всегда ломился от продуктов, Элизабет редко его открывала — не было нужды, для всего такого существовал штат прислуги. Когда у нее возникало желание что-нибудь съесть или выпить, она это высказывала, и желание воплощалось в жизнь. Она говорила: «Хочется кока-колы» — и кто-нибудь из обслуживающего персонала ставил перед ней стакан. «Нет, лучше шипучки с мускатным маслом» — и стакан заменялся на другой. «Сандвич с тунцом и бифштекс». Желаемое возникало незамедлительно. Прислуга была постоянно под рукой.
Кутаясь в мохнатый халат, она потягивала ромашковый чай. Чернокожая Кармен Дюпри, худая как жердь, с пышной копной седоватых волос, напевая что-то, чистила зеленое яблоко. Элизабет помнила, что Дюпри продержалась в семье Мейерсов чуть ли не тридцать лет благодаря своему умению печь яблочный пирог, без которого ее свекор Роберт Мейерс Третий не представлял себе жизни. Как рассказывала Дюпри, а рассказывала она это частенько, ее пирог занял первое место на окружной ярмарке в тот год, когда Роберт Мейерс колесил по штату, добывая себе «черные голоса» в предвыборной гонке на пост губернатора. Мейерс был почетным судьей конкурса и настоял на том, чтобы сняться с победительницей. Дюпри не упустила шанса. Она знала, что главное для Мейерса — это фото с бедной чернокожей, потомком черных невольников, но так же хорошо она знала, что стоит ему отведать ее пирога — и он будет у нее на крючке, как и все его отведавшие, в особенности мужчины, — как и в сексе, навсегда около себя не удержишь, но возвращаться за этим вновь и вновь они будут.
75 
