Особенно,... 
61 
И непохоже, что он мучил Коула, стараясь причинить ему боль. Он просто играл с ним, как кошка с мышкой, позволяя тому считать, что он останется в живых. А потом он убил его.
Мотивом преступника не было ограбление: он не забирал ни денег, ни бумажников, ни небольших украшений, которые были на убитых. И не из-за опасений, что Коул обратится в полицию, он его кокнул. Коул пустился в бега, направившись, видимо, в Айдахо, где жили его родные. Выехал он, должно быть, рано утром и спустя час-другой ему понадобилось в уборную, машину надо было заправить, да и бабе, должно быть, требовалось встряхнуться. То, что убийца дал себе труд выследить Коула и прихлопнуть его еще в пути, значило, что он задумал убрать его с самого начала. А если мотив — не ограбление, логика подсказывала, что им было некое знание, которым обладал Коул и которое убийца посчитал опасным для себя, что-то связанное с преступлением в квартире Джеймса Хилла. Вот почему была выкопана забрызганная кровью одежда Коула, вот почему часы Хилла лежали на видном месте в мотеле. Убийца всячески давал понять, что Джеймса Хилла убили Кинг и Коул, но кто стоял за этим убийством, этого не должен был знать никто. Вот какие мысли бродили в голове у Логана вместе с еще одной. По опыту Логан знал, что единственно возможная причина играть с Коулом — удовольствие, которое получал от этого убийца. А люди, которые получили от убийства удовольствие, обычно совершают его не один раз.
29
Дана попятилась. Нижняя ступенька больно ударила ее сзади по лодыжке, и она чуть не упала навзничь, но удержалась на ногах. Перед ней в дверях стоял человек в металлическом забрале и с зажженным паяльником, который он держал рукой в перчатке.
— Фрейд! — Окрик прозвучал гулко, как в металлическом барабане. Потом синее пламя, пыхнув, погасло, рука в перчатке приподняла крышку забрала, открыв потное лицо и седоватую бороду чернокожего мужчины. Игнорируя Дану, он раздраженно обратился к собаке:
— Никаких гостей, Фрейд, ты же знаешь! Никаких гостей!
Собака неспешно прошла в дом, как видно, ничуть не раскаявшись в своем служебном упущении. Мужчина проводил собаку сердитым взглядом и лишь после этого переключил внимание на Дану.
— Кто вы? — спросил он с английским акцентом низким и звучным голосом.
— Дана Хилл, — ответила она, не очень зная, что бы добавить к сказанному.
Уильям Уэллес насупился. Казалось, он пожирает ее взглядом. По недовольному выражению его лица можно было подумать, что он готов захлопнуть перед ней дверь. Но он вздохнул, и черты его смягчились, как смягчился и голос.
— Что ж… Фрейда, кажется, вы заинтересовали. — И не сказав больше ни слова, он повернулся и пошел в дом, оставив дверь открытой, тем самым приглашая Дану следовать за ним.
Потолки в помещении были сводчатые. Толстые деревянные балки устремлялись к опорам и крепились к ним квадратными черными болтами, образуя вместе с металлическими пластинами как бы каркас сооружения — стен и вогнутых потолков, костяк, подобный скелету живого организма. Каждая комната напоминала иглу эскимоса. Порядка в доме Уильяма Уэллеса Дана не обнаружила: мебель была расставлена среди листов железа, наваленных в кучи металлических обрезков и полос и перемежалась скульптурами — законченность которых надлежало дополнить воображением, как это было со скульптурой во дворе, или же шедеврами в разной степени готовности. И при этом каким-то странным, таинственным образом убранство комнаты образовывало единство, свободное, никак не скованное каркасом балок, опор и гладкого камня стен. Широко распростертые крылья скульптурного изображения орла образовывали арку входа и своеобразную гостиную с лавками и подушками на них. Далее следовал стол и стулья обеденного уголка, замыкавшегося мастерской. Как поведал Дане владелец ювелирной лавки, особенность таланта Уэллеса в том, что работы его каждый воспринимает по-своему, нет двух людей, улавливающих в каждой из них один и тот же образ. Как и в скульптуре, в убранстве дома Уэллес тоже предпочитал оперировать главным, позволяя воображению заполнять оставшиеся пустоты. А может быть, ему было просто все равно. Может быть, все, помимо главного, ему казалось несущественным.
Уэллес снял свое забрало паяльщика и перчатки-рукавицы и положил все это на деревянный стол. Без всей своей воинственной брони он оказался почти карликом, комплекцией подобным своему дому — маленьким и округлым. Росту в нем было не больше пяти футов, на голове вокруг лысины — волосяной венчик, как тонзура у монаха; на затылке волосы ниспадали на шею за воротник его пропотевшей футболки. Уши у него были крупные, а глубоко посаженные глаза с кустистыми бровями глядели исподлобья. Большую часть лица прикрывала седоватая борода. Походка у Уэллеса была шаркающая: казалось, он старается, чтобы ступни его не выскользнули из больших, не по размеру тапочек. Ноги и руки Уэллеса были коротки даже для небольшого его тела, но тяжелый закопченный чайник он поднял как пушинку, без всякого труда наполнив его из своеобразного грубого крана — торчавшего из оштукатуренной стены оцинкованного кончика железной трубы. Он поставил его на горелку чугунной пузатой печки, труба которой уходила в отверстие в крыше. Затем он наклонился, чтобы открыть дверцу печки, сунуть туда два полена и раздуть пламя, трижды нажав ногой на какой-то валик на полу.
61 
