Особенно,... 
155 
— Ничё-о… поправишься. Вот приволок тебе петухов на бульон, говорят, что шибко пользительный он при таких делах Всей артелькой на охоту ринулись и добыли.
— Товарищ! — возмутилась Стеша. — Больной тяжёлый, к нему нельзя. Немедля выйдите отсель.
— Что же ты при нём гутаришь, дурёха, — пожурил её Игнатий, и девушка залилась краской. — Какой он тяжёлый? Ты чё, не в своём уме, што ль, девка? Кабы я не знал этова врача, так поверил бы.
Ить он мёртвых оживляет. Помню, в Иркутске одному приискателю в драке голову разбили на куски, один черепок даже потерялся, кое-как его нашли. Этот хирург всё склеил. Живым человек сделался. И иди гуляй, — прибрехнул Игнатий.
— Правда?! — изумилась Малышева и победно глянула на Кольку: — Вот видишь, а ты слезу пущаешь.
— Девка, ты лучше не егозись, а пойди бабьим обыкновением общипи глухаря и свари бульону, а я, тем временем, посижу трошки.
Стеша принесла запасной халат, взяла тяжёлых птиц и удалилась.
Игнатий был чрезмерно весел, сыпал прибаутками, скоро улыбка затеплилась и на Колькиных устах, даже боль притихла, и едва приметно стала крепнуть в Коркунове вера, что всё обойдётся, раз людей с разбитыми головами буйный хирург ставил на ноги.
— Сиротой я остался без тебя и Егора, — горевал Игнатий. — Лушка моя непутёвая опять со своими дунула на охоту. Сижу один, как амикан в берлоге, скукота смертная. Ты давай скорей подымайся, я тебя, брат, сам долечу.
Лушка приволокла пропасть нутряного медвежьего сала, — он сунул бутылку со светлой жидкостью под кровать, — я малость уже натопил и принёс. Никово не слухай и пей, и пей эту штуку.
Через неделю вся хворь сгинет и нальёшься кровью. Ясно дело, пройдёт болезнь. А как оклемаешься и чуток справным станешь, надумал я тебя женить. Ей-Богу! Ведь ты мне, как сын родной. Мужик без бабьего уходу плошает. Вона глянь на Егорку!
После женитьбы заблещешь, как медный чайник, всё на тебе будет постирано, утюгом выглажено, а главное — душой успокоишься. Так-то, брат… Сосватаю девку тебе на выбор, хочь вот эту ерепенистую сиделку, ясно дело, сватать я дюжеть способный.
Никуда не денется, с охоткой пойдёт в жёны. Они, эти девки, самую заглавную мыслю в себе завсегда берегут, как хорошего парня отхватить, любушкой стать и хозяйкой в доме. Сам-то я проморгал это дело в бегах по тайге, а тебе холостяковать не дозволю.
Он ещё говорил и говорил, а Колька уже не думал о своей болячке, мечтал скорее поправиться, да и чёрт с ним, пусть женит, ежель Стеша не против будет. Незаметно уснул.
Через две недели он уже скидывал на пол дрожливые и непослушные ноги, норовя встать. Глотал без меры приторный медвежий жир, приносимый Игнатием. Вскоре действительно Колькино лицо зарозовело.
Парня не мучил больше живот. Когда Колька начал ходить, Парфёнов забрал его к себе. А Коркунов желал остаться, так как не хотел расставаться с Малышевой, с которой сдружился не на шутку.
Через два месяца, неузнаваемо раздобревший, Колька уже бегал на работу. У него прорезался такой зверский аппетит, что он сам себя сдерживал в еде. Каждый вечер Коркунов встречался со Стешей и грозился Парфёнову закатить весной свадьбу.
Вскоре явилась чета Быковых, вынужденная задержаться в Качуге из-за болезни Тониной матери. Рука у Егора зажила, и он усиленно её разрабатывал тренировками. Тоня разительно переменилась, исчезла её порывистость, она стала спокойной и мягкой женщиной.
С мужа своего глаз не сводила, да и Егор всё больше и больше привязывался к ней.
Ещё в Качуге Тоня почувствовала, что она беременна. Егор страшно обрадовался и стал каким-то необычно заботливым, внимательным и пронзительно ласковым. А Тоня гордилась собой, своим состоянием и считала денёчки.
В Качуге их приняли вначале настороженно. Отец не мог простить дочери самовольного бегства. Все приглядывались к нежданному зятю, выпытывали, откуда он, да кто, с каких краёв залетел, где руку покалечил.
Егор сначала смущался, а потом разговорился. Братаны жены уволокли его на подлёдный лов за осётрами, где и совсем сдружились. Привезли полный воз рыбы, натасканной железными крючьями из ямы, и надумали ещё раз играть свадьбу.
Молодые так и не отговорились. Три дня стонали в доме полы от пляса, звенели стёкла от песен…
Егор остался доволен знакомством с новой роднёй. Гусевские были, как на подбор, статными и сильными людьми, добродушными, умеющими лихо работать и гулять. Только мать вдруг заплошала, слегла, и пришлось Тоне отхаживать её.
155 
