137 
Друзья много смеялись над филологической ошибкой Бофора, словесные промахи которого были так часты, что вошли в поговорку.
Было решено, что партийные пристрастия раз и навсегда изгоняются из дружеских сборищ и что д’Артаньян и Портос смогут вволю высмеивать принцев, с тем что Атосу и Арамису будет дано право, в свою очередь, честить Мазарини.
– Право, господа, – сказал д’Артаньян, обращаясь к Арамису и Атосу, – вы имеете полное основание недолюбливать Мазарини, потому что, клянусь вам, и он, со своей стороны, вас не особенно жалует.
– В самом деле? – сказал Атос. – Ах, если бы мне сказали, что этот мошенник знает меня по имени, то я попросил бы перекрестить меня заново, чтобы меня не заподозрили в знакомстве с ним.
– Он не знает вас по имени, но знает по вашим делам. Ему известно, что какие-то два дворянина принимали деятельное участие в побеге Бофора, и он велел разыскать их, ручаюсь вам в этом.
– Кому велел разыскать?
– Мне.
– Вам?
– Да, еще сегодня утром он прислал за мной, чтобы спросить, не разузнал ли я что-нибудь.
– Об этих дворянах?
– Да.
– И что же вы ему ответили?
– Что я пока еще ничего не узнал, но зато собираюсь обедать с двумя лицами, которые могут мне кое-что сообщить.
– Так и сказали? – воскликнул Портос, и все его широкое лицо расплылось в улыбке. – Браво! И вам ничуточки не страшно, Атос?
– Нет, – отвечал Атос. – Я боюсь не розысков Мазарини.
– Чего же вы боитесь? Скажите, – спросил Арамис.
– Ничего, по крайней мере в настоящее время.
– А в прошлом? – спросил Портос.
– А в прошлом – это другое дело, – произнес Атос со вздохом. – В прошлом и будущем.
– Вы боитесь за вашего юного Рауля? – спросил Арамис.
– Полно! – воскликнул д’Артаньян. – В первом деле никто не гибнет.
– Ни во втором, – сказал Арамис.
– Ни в третьем, – добавил Портос. – Впрочем, даже убитые иной раз воскресают: доказательство – наше присутствие здесь.
– Нет, господа, – сказал Атос, – не Рауль меня беспокоит: он будет вести себя, надеюсь, как подобает дворянину, а если и падет, то с честью. Но вот в чем дело: если с ним случится несчастье, то…
Атос провел рукой по своему бледному лбу.
– То?.. – спросил Арамис.
– То я усмотрю в этом возмездие.
– А, – произнес д’Артаньян, – я понимаю, что вы хотите сказать.
– Я тоже, – сказал Арамис. – Но только об этом не надо думать, Атос: что прошло, тому конец.
– Я ничего не понимаю, – заявил Портос.
– Армантьерское дело, – шепнул ему д’Артаньян.
– Армантьерское дело? – переспросил Портос.
– Ну, помните, миледи…
– Ах да, – сказал Портос, – я совсем забыл эту историю.
Атос посмотрел на него своим глубоким взглядом.
– Вы забыли, Портос? – спросил он.
– Честное слово, забыл, – ответил Портос, – это было давно.
– Значит, это не тяготит вашу совесть?
– Нисколько! – воскликнул Портос.
– А вы что скажете, Арамис?
– Если уж говорить о совести, то этот случай кажется мне подчас очень спорным.
– А вы, д’Артаньян?
– Признаться, когда мне вспоминаются эти ужасные дни, я думаю только об окоченевшем теле несчастной госпожи Бонасье. Да, – прошептал он, – я часто сожалею о несчастной жертве, но никогда не мучусь угрызениями совести из-за ее убийцы.
Атос недоверчиво покачал головой.
– Подумайте о том, – сказал ему Арамис, – что если вы признаете божественное правосудие и его участие в делах земных, то, значит, эта женщина была наказана по воле божьей. Мы были только орудиями, вот и все.
– А свободная воля, Арамис?
– А что делает судья? Он тоже волен судить или оправдать и осуждает без боязни. Что делает палач? Он владыка своей руки и казнит без угрызений совести.
– Палач… – прошептал Атос, словно остановившись на каком-то воспоминании.
– Я знаю, что это было ужасно, – сказал д’Артаньян, – но если подумать, сколько мы убили англичан, ларошельцев, испанцев и даже французов, которые не причинили нам никакого зла, а только целились в нас и промахивались или скрещивали с нами оружие менее ловко и удачно, чем мы, если подумать об этом, то я, со своей стороны, оправдываю свое участие в убийстве этой женщины, даю вам честное слово.
– Теперь, когда вы мне все напомнили, – сказал Портос, – я точно вижу перед собой всю эту сцену: миледи стояла вон там, где сейчас вы, Атос (Атос побледнел); я стоял вот так, как д’Артаньян. При мне была шпага, острая, как дамасский клинок… Помните, Арамис, вы часто называли эту шпагу Бализардой… И знаете что? Клянусь вам всем троим, что если бы не подвернулся тут палач из Бетюна… кажется, он был из Бетюна?.. – да, да, именно из Бетюна – да, так вот, я сам отрубил бы голову этой злодейке, и рука моя не дрогнула бы. Это была ужасная женщина.
137 
