Особенно,... 
90 
— Послушайте, господин де Маникан!
— У меня самые чистые намерения, дорогая Монтале.
— Господин де Маникан, я думаю, что мне следует уйти.
— Выслушайте меня, а не то я перепрыгну к вам; лучше не прекословьте, потому что как раз сейчас меня очень раздражает одна ветка; я не ручаюсь за себя. Не берите с нее пример и слушайте меня.
— Хорошо, я вас слушаю; но говорите короче, потому что если вас раздражает ветка, то меня — перекладина лестницы, которая врезалась в мои подошвы. Под мои туфли подведена мина, предупреждаю вас.
— Окажите мне любезность, дайте вашу руку, мадемуазель.
— Зачем?
— Да дайте же!
— Вот вам рука; но что такое вы делаете?
— Тащу вас к себе.
— Зачем? Надеюсь, вы не хотите усадить меня на ветку рядом с собой?
— Нет, но я хочу, чтоб вы сели на ограде; вот так. Место широкое, удобное, и я много бы дал, чтобы вы позволили мне присесть рядом с вами.
— Ничего, ничего, вам хорошо и там; нас увидят.
— Вы думаете? — вкрадчиво спросил Маникан.
— Уверена.
— Будь по-вашему. Я остаюсь на каштане, хотя мне здесь очень неуютно.
— Господин Маникан, вы отвлеклись от темы.
— Это правда.
— Вы мне писали?
— Писал.
— Зачем же вы писали?
— Представьте себе, что сегодня в два часа де Гиш уехал.
— А дальше?
— Видя, что он уезжает, я, по своему обыкновению, последовал за ним.
— Вижу, потому что вы здесь.
— Погодите-ка… Вам ведь известно, не правда ли, что бедняга де Гиш был в ужасной немилости?
— Увы, да!
— Следовательно, с его стороны было верхом неблагоразумия ехать в Фонтенбло, к тем, кто изгнал его из Парижа, и особенно к тем, от которых его удалили.
— Вы рассуждаете, как покойный Пифагор, господин Маникан.
— А нужно сказать, что де Гиш упрям, как всякий влюбленный, он не прислушался ни к одному из моих доводов. Я просил его, умолял — он и слушать ничего не хотел… Ах, черт возьми!
— Что с вами?
— Простите, мадемуазель, это все проклятая ветка, о которой я уже имел честь упомянуть вам; она только что разорвала мне панталоны.
— Не беда, сейчас темно, — смеясь, отвечала Монтале, — продолжайте, господин Маникан.
— Итак, де Гиш отправился верхом, крупной рысью, а я последовал за ним пешком. Вы понимаете, что только дурак или сумасшедший спешит, бросаясь в воду за своим другом. И вот я пустил де Гиша скакать вперед, а сам поехал не торопясь, в полной уверенности, что несчастного не примут, а если примут, то так, что при первом же суровом слове ему придется повернуть назад, и, следовательно, я увижу, как он скачет домой где-нибудь в Ри или в Мелуне; согласитесь, что и это уже много: одиннадцать лье туда и столько же обратно.
Монтале пожала плечами.
— Смейтесь, если вам угодно, сударыня; но если бы вы не сидели с удобством на гладких камнях ограды, а взобрались бы верхом на ветку, то и вы, подобно мне, желали бы сойти вниз как можно скорее.
— Минуточку терпения, дорогой Маникан, одну минуточку. Итак, вы говорите, что вы миновали Ри и Мелун?
— Да, я миновал Ри и Мелун; я продолжал путь, удивляясь, что он не едет назад; наконец, приехав в Фонтенбло, расспрашиваю, осведомляюсь у всех, где де Гиш; никто не видел его, никто не разговаривал с ним в городе; оказывается, он прискакал галопом, въехал в ворота замка и исчез. С восьми часов вечера я ищу его по всему Фонтенбло, спрашиваю о нем всех и каждого: нет де Гиша! Я умираю от беспокойства. Вы понимаете, не мог же я броситься прямо в волчью пасть, не мог сам войти в замок, подобно моему неосторожному другу; я пошел к службам и вызвал вас письмом. Теперь, мадемуазель, ради самого неба, успокойте меня.
— Это совсем не трудно, дорогой Маникан; ваш друг де Гиш был принят как нельзя лучше.
— Да неужели?
— Король обласкал его.
— Как? Король, который сам отправил его в изгнание?
— Принцесса улыбалась ему; принц, кажется, полюбил его больше, чем прежде.
— Вот как, — протянул Маникан. — Теперь понятно, почему он остался. А обо мне он ничего не говорил?
— Ни слова.
— Очень дурно с его стороны. Что он теперь делает?
— По всей вероятности, спит, а если не спит, то мечтает.
— А что у вас делали весь вечер?
— Танцевали.
— Знаменитый балет? А каков был де Гиш?
— Обворожителен.
90 
