167 
— Сударь, — начал Планше, не отвечая на этот весьма интересный вопрос, — сударь, меня очень огорчает одна вещь.
— Какая же? — спросил Портос, оглядываясь, как будто желая отыскать вещь, огорчавшую Планше, и вручить ему ее.
— В прежние времена, — отвечал лавочник, — вы называли меня просто Планше, и тогда вы сказали бы: «К чему ты стремишься, Планше, и на какой цифре собираешься остановиться?»
— Конечно, конечно, в прежнее время я бы сказал так, — с некоторым смущением отвечал Портос, — но в прежние времена…
— В прежние времена я был лакеем господина д’Артаньяна, вы хотите сказать?
— Да.
— Но хотя я теперь не лакей его, я все же слуга; больше того, с тех пор…
— С тех пор, Планше?..
— С тех пор я имел честь быть его компаньоном.
— Как, — воскликнул Портос, — д’Артаньян занялся торговлей?
— И не думал, — откликнулся д’Артаньян, которого эти слова вывели из задумчивости; он вступил в разговор с ловкостью и быстротой, отличавшими все движения его ума и тела, — совсем не д’Артаньян занялся торговлей, а, напротив, Планше пустился в политику.
— Да, — с гордостью и удовлетворением подтвердил Планше, — мы вместе произвели маленькую операцию, которая принесла мне сто тысяч, а господину д’Артаньяну двести тысяч ливров.
— Вот как? — удивился Портос.
— Поэтому, господин барон, — продолжал лавочник, — прошу вас снова называть меня Планше, как в прежние времена, и говорить мне «ты». Вы не поверите, какое удовольствие доставит мне это!
— Если так, я согласен, дорогой Планше, — отвечал Портос.
И он поднял руку, чтобы дружески похлопать Планше по плечу. Однако лошадь вовремя рванулась, и это движение помешало намерению всадника, так что его рука опустилась на круп лошади. Конь так и присел.
Д’Артаньян расхохотался и стал вслух высказывать свои мысли:
— Берегись, Планше; если Портос очень полюбит тебя, он будет тебя ласкать, а от его ласк тебе не поздоровится: Портос остался таким же Геркулесом, как был.
— Но ведь Мушкетон до сих пор жив, — сказал Планше, — а между тем господин барон его очень любит.
— Конечно, — подтвердил Портос со вздохом, от которого все три лошади сразу встали на дыбы, — и еще сегодня утром я говорил д’Артаньяну, как мне скучно без него. Но скажи мне, Планше…
— Спасибо, господин барон, спасибо.
— Какой ты славный малый! Скажи, сколько у тебя десятин под парком?
— Под парком?
— Да. Потом мы сосчитаем луга и леса.
— Где это, сударь?
— В твоем поместье.
— Но у меня нет ни парка, ни лугов, ни лесов, господин барон.
— Что же тогда у тебя есть, — спросил Портос, — и почему ты говоришь о своем поместье?
— Я не говорил о поместье, господин барон, — возразил немного пристыженный Планше, — а просто об усадебке.
— А, понимаю, — сказал Портос, — ты скромничаешь.
— Нет, господин барон, я говорю сущую правду: у меня две комнаты для друзей, вот и все.
— Где же тогда гуляют твои друзья?
— Прежде всего в королевском лесу; там очень хорошо.
— Да, это прекрасный лес, — согласился Портос, — почти такой же, как мой лес в Берри.
Планше вытаращил глаза.
— У вас есть такой лес, как в Фонтенбло, господин барон? — пролепетал он.
— Целых два, но лес в Берри я люблю больше.
— Почему? — учтиво спросил Планше.
— Прежде всего потому, что я не знаю, где он кончается, а потом — он полон браконьеров.
— А почему же это изобилие браконьеров делает лес таким для вас приятным?
— Потому, что они охотятся на мою дичь, а я на них, так что в мирное время у меня как бы война в миниатюре.
В этот момент Планше поднял голову, заметил первые дома Фонтенбло, которые отчетливо обрисовывались на фоне неба. Над их темной и бесформенной массой возвышались острые кровли замка, шиферные плиты которых блестели при луне, как чешуйки исполинской рыбы.
— Господа, — возгласил Планше, — имею честь сообщить, что мы приехали в Фонтенбло.
XII. В поместье Планше
Всадники подняли головы и убедились, что Планше сказал совершенную правду.
Через десять минут они были на Лионской улице, напротив гостиницы «Красивый павлин». Высокая изгородь из густых кустов бузины, боярышника и хмеля образовывала черную непроходимую преграду, за которой виднелся белый дом с черепичной крышей.
167 
