Особенно,... 
140 
Потом он очутился над пустыней.
Потом пронесся над широкой рекой…
Картины стремительно менялись: горы, степи, леса, города – все мелькало, сливалось, смазывалось. В ушах свистел ветер; облака ослепляли и оставляли на лице холодную сырость; солнце обжигало; звезды едва не цеплялись за волосы. Ночь, день, холод, жара, гром и тишина…
Не выдержав бешеного мельтешения, Гай зажмурился и закрыл ладонями уши.
…Когда он открыл глаза, то обнаружил, что стоит на самом краю скалистого обрыва, под которым кипит на камнях прибой. Неровное, распухшее, словно больное, солнце, медленно выбиралось из моря. Широко растянулись у горизонта багряные полосы облаков, похожие на рубцующиеся раны.
– Ну вот ты и появился, – раздался за спиной спокойный голос. – А я уж заждался.
Гай медленно, опасаясь какого-нибудь очередного подвоха, повернулся.
На небольшой ровной площадке перед обрывом стоял самый обычный стул. На нем, положив ногу на ногу, сидел худощавый, непонятного возраста человек. Он не смотрел на Гая. Он любовался восходом.
– Красиво здесь, правда? – спросил он.
Гай потихоньку отступил от края пропасти и осторожно кивнул. Говорить что-то он не решался.
– Как тебя звать? Откуда ты?
– Гай… Из Ан-Бранта…
– Писец, наверное?
– Ага.
– Значит, все верно… Так и должно было произойти…
В небе вскрикнула удивительно розовая чайка. Человек поднял голову, посмотрел на нее, счастливо улыбнулся и предложил:
– Давай посидим еще немного. Встретим солнце, послушаем море, а потом пойдем в дом. Нам сегодня надо будет о многом поговорить…
ТИЛЬТ И ГАЙ. ПРЕДНАЧЕРТАННАЯ ВСТРЕЧА
Дом оказался странным – Гай хоть и был чуть очумевший, но увидел это сразу. И вещи здесь были необычные – заморские, что ли.
– Ты не стой, садись, – сказал хозяин, указывая на плетеное из лозы кресло. Ножек у этого кресла не было, оно стояло на выгнутых полозьях. – Как, говоришь, тебя звать?
– Гай.
– Ну а я Тильт…
С некоторой опаской устроился Гай в шатком кресле. Голова все кружилась, перед глазами мелькали разноцветные круги, а в уши словно вода попала.
– Ты, наверное, совсем не понимаешь, что с тобой произошло, – сказал Тильт, с интересом разглядывая гостя. – Ага. – Гай чувствовал себя как выхваченная из реки рыба.
– Знаешь, кто такой Дран?
– Конечно… – кивнул Гай. И, видя, что Тильт ждет чего-то еще, пояснил: – Его обычно по нехорошим поводам вспоминают: молотком если кто по пальцу стукнет… – Гай перевел дыхание. – Или, скажем, ураган крыши с домов когда посрывает.
– Вот-вот, – кивнул Тильт. – Ураган или молотком…
В открытом очаге чистым рубиновым светом тлели угли. Под потолком медленно крутилась какая-то многокрылая разноцветная штуковина. Щелкали, цокали на разные лады маятники многочисленных часов – приборов редких и дорогих и, по мнению Гая, бесполезных. На бревенчатых стенах в рамках под стеклом висели бумажные листы, исписанные быстрым уверенным почерком. На огромном тяжелом столе среди письменных принадлежностей возлежали на бархатных подушечках три самых обычных камня. А в темном углу буйно цвело какое-то кустистое растение с тонкими прозрачными листьями.
Странный дом…
– Ты извини, что ничем не угощаю, – сказал Тильт, садясь в свободное кресло. – Я ж не знал, когда ты появишься, а еды при себе не держу, не привык. Но завтрак скоро принесут. А пока выслушай все, что я тебе расскажу.
Гай опять кивнул. И, подумав, неуверенно произнес:
– Я не голоден…
Со смешанными чувствами слушал Гай долгую историю Тильта. Сперва с интересом. Потом с недоверием. А после и вовсе со страхом – ну, как хозяин от всех страданий, на его долю выпавших, тронулся умом. Мыслимое ли дело – письмом камни в солдат обращать, покойника из могилы поднять да еще и улететь со скалы, будто птица.
Спорить с безумцем опасно. Ладно, если он тихий. А вдруг буйствовать начнет!
Но очень уж складно врал хозяин. Такие подробности вспоминал, такие слова подбирал, что невольно верилось – было это, на самом деле было!
Хоть разум и утверждал обратное.
Вздрогнул Гай, услышав имя колдуна Рмоана. Открыл было рот, чтоб рассказать о своем знакомстве с колдуном, о смерти его, да тут же и закрыл, решив пока помолчать.
И молчал долго, дослушивая самую странную историю из всех когда-либо слышанных, веря в нее и не веря одновременно.
140 
