Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
29 
— Ежели вы откушали, молодой хире, самое время ехать, — заметил он.
Оггле Свонк шустро собрал свои нехитрые пожитки, то и дело озираясь на юношу.
— Не волнуйтесь, мой добрый Оггле Свонк, — сказал с улыбкою Фолькон. — Коли меня самого отпустили с миром, то уж и тебя я здесь не оставлю.
Они вполне сносно разместились на спине лошади, полученной Фольконом в Люддерзи, и поехали за предводителем разбойников, который даже в кромешной темноте без труда находил дорогу. В клетке тихонько скреблись и ворчали карлики; кричали в лесу ночные птицы, которым, верно, было раздолье вопреки чужой беде.
— Верно, вы и сами понимаете, молодой хире, что мы должны расстаться, как только въедем в столицу, — сказал Фронг, попридержав свою лошадь и поравнявшись с юношей. — Я не сделал вам ничего дурного, сейчас я ваш проводник, а в случае чего и защитник, от вас же прошу одного: помогите мне попасть в город. Скорее всего, на трактах выставлены заставы, и ваша бляха герцогского чиновника будет мне защитою.
— Что ж, я помогу вам, — согласился юный Фолькон.
И в самом деле, он не испытывал никаких угрызений совести оттого, что помогал разбойнику, человеку, с коим должно бы ему бороться. Видимо, странные пришли времена, странные и необычные… С такими мыслями ехал Мальтус Фолькон по ночной дороге, слушая, как шумит море, как сопит за спиною Оггле Свонк и как шуршат в своей клетке гнусные карлики.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой аббат Тристан Бофранк по своей воле попадает на кладбище, а брат его субкомиссар Хаиме Бофранк против своей воли в монастырь
Умей оставаться самим собой, и ты никогда не станешь игрушкою в руках судьбы.
Парацельс
Фрате Гвиттон, сиречь аббат Тристан, заявил, что отправится с Бофранком, ибо также имеет неотложные дела и полагает, что его тщания станут полезны не менее прочих.
Бофранк не видел причин отказывать, тем более снаружи стало заметно тише, а мимо окон то и дело проходили или проезжали патрули — видимо, грейскомиссар Фолькон опамятовался и восстановил власть над городом, утраченную вследствие тьмы и внезапного нашествия оживших мертвецов.
— Что заставило тебя скрывать истинное имя, Тристан? — спросил Бофранк, довольно быстро, несмотря на хромоту, шагавший по темной улице.
Семенивший следом брат его, едва переведя дух, отвечал:
— Позволь мне не говорить сейчас о причинах подобного поступка… Поверь лишь, что в том мне большая нужда, ибо гости твои…
— Гостям моим я доверяю, Тристан, а вот с чем ты таишься?.. Но полно; скажи мне, как чувствует себя отец?
— Когда я оставил его, он чувствовал себя неплохо. Твой последний визит принес ему немало переживаний, и…
— Оставим и это, ибо не желаю выслушивать упреков; главное, что он жив, — холодно оборвал брата Бофранк. — Следующий вопрос мой таков: отчего хире Кнерц предостерег меня против тебя, сказавши: «Брат ваш суть не то, что вы о нем думаете»?
— Он так сказал? — в возмущении воскликнул толстый аббат. — Гнусный интриган! Как смеет он?! Уверяю, я и не видел ранее этого гадкого старикашку, не говоря уж о знакомстве с ним.
— Он и не говорил о знакомстве, а лишь передал мне слова человека, коему я доверяю, — сухо сказал Бофранк. — Рассудив, что ты все же брат мой, я не стал ничего говорить прилюдно, но подозрения мои укрепились, особливо после того, как ты скрыл свое имя.
— Говорю же, на то есть причина! — уверил аббат. — Но посмотри, Хаиме, что это вон там?!
В голосе брата прозвучал немалый ужас, и Бофранк тотчас остановился, дабы вглядеться во тьму. Он не видел, как толстяк воздел руку, в которой сжимал увесистый каменный пест — Тристан прихватил его на кухне и скрывал до поры под одеждою, — и с силой ударил субкомиссара по голове.
Поскольку толстяк был гораздо ниже брата, удар пришелся по касательной, однако же был он чувствительный: Бофранк, коротко вскрикнув, пал на колени, постоял так несколько мгновений и рухнул лицом вниз на булыжники мостовой.
Тристан осторожно ткнул субкомиссара носком башмака. Бофранк никак не отозвался на сие действие, и преступный брат его, бормоча под нос выражения, никак не приличествующие священнослужителю, поспешил прочь, отшвырнув в сторону ненужный более пест.
Он бежал, оскальзываясь на сырых булыжниках, и холодный ветер трепал полы его одеяния. Ужас содеянного все глубже проникал в душу Тристана; однако аббат увещевал себя тем, что деяние это при всей своей порочности, по сути, благое и тот, кто послал его, будет доволен…
29 
