Особенно,... 
192 
Действительно, через четверть часа, в течение которых д’Артаньян и Портос смотрели друг на друга, открылась дверь залы, и появился епископ в домашнем облачении.
Арамис шел, высоко подняв голову, как человек, привыкший повелевать; край его суконного фиолетового одеяния был приподнят. Рука упиралась в бедро. Он не сбрил своих тонких усов и остроконечной бородки, по моде эпохи Людовика XIII.
Когда он вошел, в комнате распространился тонкий аромат его духов, всегда одних и тех же у элегантных людей и женщин большого света, так что создается впечатление, что это благоухание свойственно им самим.
Однако в духах Арамиса чувствовалось еще что-то церковное, отдававшее ладаном; аромат этот не пьянил, он проникал в человека, не ласкал чувства, а вызывал почтение.
Войдя в комнату, Арамис, не останавливаясь ни на мгновение, не произнеся ни слова — любые слова показались бы излишними в такую минуту, — подошел к переодетому мушкетеру и сжал его в объятиях с такой нежностью, в которой самый подозрительный человек не обнаружил бы холодности или притворства.
Д’Артаньян также горячо обнял его.
Портос схватил нежную руку Арамиса своей громадной рукой, и д’Артаньян заметил, что Арамис протянул колоссу левую руку, как, должно быть, всегда делал. Портос, наверное, десятки раз причинял боль его пальцам, унизанным перстнями.
Покончив с приветствиями, Арамис посмотрел прямо в лицо д’Артаньяну, предложил ему стул, а сам сел в тени, предоставив свету падать на лицо собеседника. Эта уловка, обычная для дипломатов и для женщин, весьма напоминала прикрытия, которых ищут противники на поединках.
Д’Артаньян понял намерение Арамиса, но не показал виду. Он знал, что попался, но именно поэтому чувствовал себя на пути к открытиям. Он был старым воякой и не боялся мнимого поражения, надеясь извлечь из него все выгоды.
Первым заговорил Арамис.
— Ах, дорогой друг, милый д’Артаньян! — сказал он. — Какой радостный случай!
— Этот случай, мой почтенный товарищ, я назвал бы дружбой, — ответил д’Артаньян. — Я вас отыскал, как всегда, когда мне хотелось предложить вам какое-нибудь предприятие или когда у меня было несколько свободных часов, которые я мог посвятить вам.
— А! — без всякого подъема произнес Арамис. — Вы искали меня?
— Ну да, дорогой Арамис, — вмешался Портос, — и вот доказательство: он нашел меня в Бель-Иле. Правда, любезно?
— А-а… — протянул Арамис, — в Бель-Иле…
«Ну вот, — подумал д’Артаньян, — мой простодушный Портос, сам того не подозревая, начал обстрел».
— В Бель-Иле? — спросил Арамис. — В этой дыре, в этой пустыне! Да, это действительно любезно.
— А я сообщил ему, что вы в Ванне, — все тем же тоном продолжал Портос.
Д’Артаньян улыбнулся тонкой, почти иронической улыбкой:
— Ну нет, я и сам знал это, я только хотел посмотреть…
— Что?
— Жива ли еще наша прежняя дружба; забьются ли при свидании наши сердца, огрубевшие от старости; вырвется ли еще из них радостный крик, которым приветствуют друзей.
— И что же? Вы должны быть довольны! — сказал Арамис.
— Так себе.
— Почему?
— Портос мне сказал: «тсс!», а вы…
— Что я?
— А вы меня благословили.
— Что делать, мой друг, — с улыбкой проговорил Арамис. — Благословение — величайшая драгоценность бедного прелата.
— Полноте, друг мой!
— Уверяю вас.
— А между тем в Париже говорят, что Ванн — одно из лучших епископств Франции.
— А, вы говорите о благах временных? — с рассеянным видом заметил Арамис.
— Понятно: ведь я ими дорожу.
— Тогда поговорим о них, — с улыбкой произнес Арамис.
— Вы признаете, что вы один из богатейших французских прелатов?
— Дорогой мой, раз вы заводите речь о деньгах, скажу вам, что Ванн приносит двадцать тысяч ливров ежегодного дохода, ни больше ни меньше. В этой епархии сто шестьдесят приходов.
— Недурно, — заключил д’Артаньян.
— Великолепно!.. — сказал Портос.
— Но, — продолжал мушкетер, не спуская глаз с Арамиса, — не навсегда же вы похоронили себя здесь?
— Простите, но я не признаю таких слов.
— Мне кажется, что, живя так далеко от Парижа, человек чувствует себя похороненным.
— Мой друг, я старею, — ответил Арамис. — Столичный шум и суета не годятся больше для меня. В пятьдесят семь лет ищешь покоя и размышлений. Здесь я их нашел. Что может быть суровее и в то же время прекраснее этой страны? Здесь, дорогой д’Артаньян, я нашел противоположное всему тому, что когда-то любил. А в конце жизни необходимо жить не так, как жил в начале. Порой ко мне наведываются удовольствия прежних времен, не отвлекая, однако, меня от забот о спасении души. Я еще живу на земле, а между тем с каждым часом приближаюсь к небу.
192 
