– Затем гугеноты, потому что ты на три четверти истребил их.
– Ну, разумеется. А третьи?
– Что ты скажешь о политиках, Генрике?
– Да, да, о тех, кто не желает ни меня, ни моего брата, ни господина де Гиза.
– Но кто не имеет ничего против твоего наваррского зятя!
– С тем чтобы он отрекся от своей веры.
– Вот уж пустяки! Очень это его смутит!
– Но помилуй! Люди, о которых ты мне говоришь…
– Ну?
– Это вся Франция?
– Вот именно. Я лигист, и это мои силы. Ну же, ну – сложи и сравни.
– Мы шутим, не так ли, Шико? – промолвил Генрих, чувствуя, как его все же пробирает дрожь.
– По-моему, сейчас не до шуток, ведь ты, бедный мой Генрике, один против всех.
Лицо Генриха приобрело выражение подлинно царственного достоинства.
– Да, я один, – сказал он, – но и повелитель один я. Ты показал мне целую армию, отлично. А теперь покажи-ка мне вождя! О, ты, конечно, назовешь господина де Гиза! Но разве ты не видишь, что я держу его в Нанси. Господина де Майена? Ты сам сказал, что он в Суассоне. Герцог Анжуйский? Ты знаешь, что он в Брюсселе. Король Наваррский? Он в По. Что касается меня, то я, разумеется, один, но у себя я свободен и могу видеть, откуда идет враг, как охотник, стоящий среди поля, видит, как из окружающих его лесов выбегает или вылетает дичь.
Шико почесал нос. Король решил, что он побежден.
– Что ты мне на это ответишь? – спросил Генрих.
– Что ты, Генрике, как всегда, красноречив. У тебя остается твой язык; действительно, это не так мало, как я думал, с чем тебя и поздравляю. Но в твоей речи есть одно уязвимое место.
– Какое?
– О, бог мой, пустяки, почти ничего, одна риторическая фигура. Уязвимое твое сравнение.
– В чем же?
– А в том, что ты воображаешь себя охотником, подстерегающим из засады дичь, я же полагаю, ты, напротив, дичь, которую охотник преследует до самой ее норы.
– Шико!
– Ну, хорошо, ты, сидящий в засаде, кого ты увидел?!
– Да никого, черт побери!
– А между тем кто-то появился.
– Кто?
– Одна женщина.
– Моя сестрица Марго?
– Нет, герцогиня Монпансье.
– Она! В Париже?
– Ну, конечно, бог ты мой.
– Даже если это и так, с каких пор я стал бояться женщин?
– Правда, опасаться надо только мужчин. Но погоди. Она явилась в качестве гонца, понимаешь? Возвестить о прибытии брата.
– О прибытии господина де Гиза?
– Да.
– И ты полагаешь, что это меня встревожит?
– О, тебя же вообще ничто не тревожит.
– Передай мне чернила и бумагу.
– Для чего? Написать господину де Гизу повеление не выезжать из Нанси?
– Вот именно. Мысль, видно, правильная, раз она одновременно пришла в голову и тебе и мне.
– Наоборот – никуда не годная мысль.
– Почему?
– Едва получив это повеление, он сразу же догадается, что его присутствие в Париже необходимо, и устремится сюда.
Король почувствовал, как в нем закипает гнев. Он косо посмотрел на Шико.
– Если вы возвратились лишь для того, чтобы делать мне подобные сообщения, то могли оставаться там, где были.
– Что поделаешь, Генрике, призраки не льстят.
– Значит, ты признаешь, что ты призрак?
– А я этого и не отрицал.
– Шико!
– Ну, ладно, не сердись: ты и без того близорук, а так совсем лишишься зрения. Вот что, ты говорил, будто удерживаешь своего брата во Фландрии?
– Да, конечно, это правильная политика. Я ее и придерживаюсь.
– Теперь слушай и не раздражайся: с какой целью, полагаешь ты, сидит в Нанси господин де Гиз?
– Он организует там армию.
– Хорошо, спокойствие… Для чего нужна ему эта армия?
– Ах, Шико, вы утомляете меня всеми этими расспросами!
– Утомляйся, Генрике, утомляйся. Зато потом, ручаюсь тебе, лучше отдохнешь. Итак, мы говорили, что эта армия ему нужна…
– Для борьбы с гугенотами севера.
– Или, вернее, для того, чтобы досаждать твоему брату, герцогу Анжуйскому, который добился, чтобы его провозгласили герцогом Брабантским, и старается устроить себе хоть небольшой трон во Фландрии, а для достижения этой цели беспрестанно требует у тебя помощи.
– Помощь эту я ему все время обещаю, но, разумеется, никогда не пошлю.
– К величайшей радости господина герцога де Гиза. Слушай же, Генрике, что я тебе посоветую.
– Что же именно?
– Притворись, что ты действительно намерен послать брату в помощь войска, и пусть они двинутся по направлению к Брюсселю, даже если на самом деле пройдут всего лишь полпути.