Последние отзывы

  286  

– Дона Модеста Горанфло? – с удивлением вскричал Бономе.

– Да, дона Модеста Горанфло. Ну вот: ты предупреждаешь дона Модеста, тот поспешно является к тебе, и так как в одном из карманов убитого находят его кошелек, – понимаешь? – важно, чтобы нашли его кошелек, предупреждаю тебя об этом, и так как в одном из карманов убитого находят его кошелек, а в другом вот это письмо, никому не приходит на ум никаких подозрений.

– Понимаю, дорогой господин Шико.

– Более того, вместо наказания ты получишь награду.

– Вы великий человек, дорогой господин Шико. Бегу сейчас в монастырь.

– Да подожди ты, черт возьми. Я же сказал – кошелек и письмо.

– Ах да, письмо, оно у вас?

– Вот именно.

– Не надо говорить, что оно было кем-то прочитано и переписано.

– Ясное дело: награду ты получишь как раз за то, что письмо нетронутым дойдет по назначению.

– Значит, в нем содержится какая-то тайна?

– В такое время, как наше, тайны содержатся во всем решительно, дорогой мой Бономе.

И, произнеся это изречение, Шико завязал шелковые шнурки под сургучной печатью тем же способом, каким он их развязал, затем соединил обе половинки печати так искусно, что даже самый опытный глаз не заметил бы ни малейшего повреждения. После этого он снова сунул письмо в карман убитого, велел приложить к своей ране в качестве примочки чистую тряпочку, пропитанную маслом, смешанным с винным осадком, натянул прямо на тело защитную кольчугу, на кольчугу свою рубашку, поднял шпагу, вытер ее, вложил в ножны и направился к выходу.

Потом он возвратился и сказал:

– Ну а если басня, которую я придумал, не кажется тебе убедительной, ты можешь обвинить капитана в том, что он сам пронзил себя шпагой.

– В самоубийстве?

– Конечно. Это же ни на кого не бросит тени.

– Но тогда несчастного не похоронят в освященной земле.

– Вот еще! – сказал Шико. – Для него это так важно?

– Думаю, что важно.

– Тогда делай так, как если бы ты был на его месте, любезный Бономе. Прощай.

Подойдя уже к дверям, он еще раз возвратился.

– Кстати, раз он умер, я расплачусь.

И Шико бросил на стол три золотых экю.

Затем он приложил указательный палец к губам в знак молчания и вышел.

Глава 19

Муж и любовник

С глубоким волнением увидел снова Шико тихую и пустынную улицу Августинцев, угол, который образовали у подхода к его дому другие дома, наконец, и сам этот милый его сердцу дом, со своей треугольной крышей, источенным деревом балкона и водосточными трубами в виде фантастических звериных морд.

Он так боялся найти на месте своего дома пустырь, так опасался увидеть улицу закопченной дымом пожара, что и улица и дом показались ему чудом чистоты, изящества и великолепия.

В углублении камня, служившего основанием одной из колонок, поддерживающих балкон, Шико спрятал ключи от своего дома. В те времена любой ключ от сундука или шкафа по весу и величине мог поспорить с самыми толстыми ключами от ворот наших современных домов; соответственно и ключи от домов, согласно естественной пропорции, подобны были ключам от современных городов.

Поэтому Шико учел, как трудно будет хранить в кармане этот благодатный ключ, и принял решение спрятать его так, как мы уже говорили.

Надо признать, что, просовывая пальцы в углубление камня, Шико ощущал некоторый трепет. Зато, почувствовав холод железа, он проникся блаженной, ни с чем не сравнимой радостью.

Так же обстояло дело с обстановкой в первой комнате, с дощечкой, прибитой к балке, и, наконец, с тысячью экю, дремавшими в дубовом тайничке.

Шико отнюдь не был скупцом, – совсем напротив, нередко он даже швырял полными горстями золото, жертвуя, таким образом, жизненными благами ради торжества идеи, согласно убеждениям, свойственным всем сколько-нибудь достойным людям. Но в тех случаях, когда идея временно теряла власть над плотью, то есть когда не было необходимости отдавать деньги, приносить жертвы – словом, когда в сердце Шико могли на некоторое время возобладать чувственные побуждения и душа разрешала плоти жить и наслаждаться, – золото, этот изначальный, неизменный, вечный источник плотских радостей, вновь обретало ценность в глазах нашего философа, и никто лучше его не сознавал, на какое количество частиц, способных дать человеку наслаждение, разделяется то почтенное целое, которое именуется одним экю.

  286