Но у музыканта был сильный противник: Реми настаивал на том, чтобы служить своей госпоже, как раньше, и ревниво отстранял Орильи.
Диана же, делая вид, что она и не подозревает о причинах любезности Орильи, взяла сторону того, кого он считал старым слугой, нуждающимся в том, чтобы с него сняли часть его забот, и попросила Орильи не препятствовать Реми заниматься без чьей-либо помощи тем, что касалось только его.
Музыканту оставалось только одно: надеяться во время длительной езды на сумрак и дождь, а во время остановок – на трапезы.
Но и тут он обманулся в своих ожиданиях: ни дождь, ни солнце ему не помогли, – маска оставалась на лице молодой женщины. Что касается трапез, то она ела всегда в отдельной комнате. Орильи понял, что если он не узнал ее, то зато сам был узнан. Он пытался подсматривать в замочную скважину, но дама неизменно стояла или сидела спиной к двери. Он пытался заглядывать в окна, но перед ним всегда оказывались плотные занавеси, а если их не было, то виднелись плащи путешественников.
Все расспросы, все попытки подкупить Реми были тщетны; всякий раз слуга заявлял, что такова воля госпожи, а значит, и сам он так хочет.
– Скажите, эти предосторожности относятся только ко мне? – допытывался Орильи.
– Нет, ко всем.
– Но ведь герцог Анжуйский видел ее, тогда она не прятала лица.
– Случайность, чистейшая случайность, – неизменно отвечал Реми, – именно потому, что монсеньер герцог Анжуйский увидел мою госпожу вопреки ее воле, она теперь принимает все меры к тому, чтобы ее никто не видел.
Между тем дни шли за днями, путники приближались к цели, но благодаря предусмотрительности Реми и его госпожи любопытство Орильи оставалось неудовлетворенным.
Глазам путешественников уже открывалась Пикардия. Орильи, за последние три-четыре дня испробовавший все средства – добродушие, притворную обидчивость, предупредительность и чуть ли не насилие, терял терпение, и дурные наклонности его натуры брали верх над притворством.
Казалось, он чувствовал, что под маской молодой женщины скрыта какая-то роковая тайна.
Однажды, отстав немного с Реми от Дианы, он возобновил попытку подкупить верного слугу. Реми, как всегда, ответил отказом.
– Но ведь должен же я когда-нибудь увидеть лицо твоей госпожи, – сказал Орильи.
– Несомненно, – ответил Реми, – но это будет в тот день, когда пожелает она, а не тогда, когда пожелаете вы.
– А что, если я прибегну к силе? – дерзко спросил Орильи.
Помимо воли Реми, глаза его метнули молнию.
– Попробуйте! – сказал он.
Орильи уловил этот огненный взгляд и понял, какая неукротимая энергия живет в том, кого он принимал за старика.
Он рассмеялся и сказал:
– Да что я? Какое мне, в конце концов, дело, кто она такая? Ведь это та же особа, которую видел герцог Анжуйский?
– Разумеется!
– И которую он велел мне доставить в Шато-Тьерри?
– Да.
– Ну вот, это все, что мне нужно; не я в нее влюблен, а монсеньер. Только бы вы не пытались бежать от меня.
– А разве на это похоже? – сказал Реми.
– Нет.
– Мы настолько далеки от этой мысли, что, не будь вас с нами, мы бы все-таки продолжали свой путь в Шато-Тьерри. Если герцог желает видеть нас, то и мы хотим его видеть.
– В таком случае, – сказал Орильи, – все обстоит прекрасно.
Затем, словно желая удостовериться, действительно ли Реми и его госпожа не хотят изменить направление, он предложил:
– Не пожелает ли ваша госпожа остановиться здесь на несколько минут?
С этими словами он указал на нечто вроде постоялого двора у дороги.
– Вы знаете, – ответил Реми, – что моя госпожа останавливается только в городах.
– Я заметил это, но как-то не придал этому значения.
– Да, это так.
– Ну, так я, подобных обетов не дававший, задержусь здесь на минутку. Поезжайте дальше, я вас догоню.
Орильи указал Реми направление, слез с коня и подошел к хозяину гостиницы, который поспешил ему навстречу с изъявлением величайшего уважения, словно хорошо его знал.
Реми подъехал к Диане.
– Что он тебе говорил? – спросила молодая женщина.
– Выражал всегдашнее свое желание.
– Увидеть мое лицо?
– Да.
Диана улыбнулась под маской.
– Берегитесь, – предостерег ее Реми, – он вне себя от злости.
– Он меня не увидит. Я этого не хочу, стало быть, он ничего не добьется.