Глава 16

Перевод с латинского

Удалить свидетеля, более сильного в латыни, как полагала Маргарита, чем он признавался, уже было для нее триумфом или, во всяком случае, известным залогом безопасности. Ибо, как уже было сказано, Маргарита считала Шико более ученым, чем он желал казаться, а наедине с мужем она могла придать каждому латинскому слову более широкое толкование, чем ученые педанты когда-либо давали самым загадочным стихам Плавта или Персия.

Таким образом, Генрих с женой оказались, к своему удовольствию, наедине.

На лице у короля не было ни намека на беспокойство или угрозу. Он, ясное дело, латыни не понимал.

– Сударь, – сказала Маргарита, – я жду, когда вы начнете задавать мне вопросы.

– Письмо это, видно, очень беспокоит вас, моя дорогая, – сказал король. – Не надо так волноваться.

– Сир, дело в том, что такое письмо – целое событие или должно считаться событием. Король ведь не посылает вестника к другому королю, не имея на то крайне важных причин.

– В таком случае перестанем говорить и об известии и о вестнике. Кажется, вы сегодня вечером даете бал или что-то в этом роде?

– Предполагала, сир, – удивленно ответила Маргарита, – но тут нет ничего необычного. Вы же знаете, что у нас почти каждый вечер танцы.

– А у меня завтра охота, очень большая охота.

– А!

– Да, облава на волков.

– У каждого свои развлечения, сир. Вы любите охоту, я – танцы. Вы охотитесь, я пляшу.

– Да, друг мой, – вздохнул Генрих. – И по правде говоря, ничего худого тут нет.

– Конечно, однако ваше величество сказали это со вздохом.

– Послушайте, сударыня, что я вам скажу.

Маргарита напряженно слушала.

– Меня тревожит одна вещь.

– Что именно, сир?

– Один слух.

– Слух?.. Ваше величество беспокоит какой-то слух?

– Что же тут удивительного, раз этот слух может вас огорчить?

– Меня?

– Да, вас.

– Сир, я не понимаю.

– А вы-то сами ничего не слышали? – продолжал Генрих тем же тоном.

Маргарита начала всерьез опасаться, что все это было способом нападения, избранным ее мужем.

– Я, сир, женщина, лишенная всякого любопытства, – сказала она, – и никогда не слушаю того, что трубят мне в уши. К тому же, я так мало значения придаю этим, как вы говорите, слухам, что, даже внимая им, почти ничего не расслышала бы. Тем более ничего не доходит до меня, раз я затыкаю себе уши.

– Так вы считаете, сударыня, что все эти слухи надо презирать?

– Безусловно, сир, особенно нам, королям.

– Почему нам в особенности, сударыня?

– Потому что о нас, королях, вообще так много судачат, что у нас покоя бы не было, если бы мы стали считаться с разговорами.

– Так вот, друг мой, я с вами вполне согласен и сейчас дам вам отличный повод применить свою философию.

Маргарита подумала, что наступает решительный момент. Она собрала все свое мужество и довольно спокойно ответила:

– Хорошо, сир. Сделаю это очень охотно.

Генрих начал тоном кающегося, который должен сознаться в тяжелом грехе:

– Вы знаете, как я забочусь о бедняжке Фоссэз?

– Ага! – вскричала Маргарита, видя, что речь пойдет не о ней, и принимая торжествующий вид. – Да, да, о малютке Фоссэз, о вашей приятельнице.

– Да, сударыня, – ответил Генрих все тем же тоном, – да, о малютке Фоссэз.

– Моей фрейлине?

– Вашей фрейлине.

– Вашей любимице, от которой вы без ума!

– Ах, вы, друг мой, заговорили на манер одного из тех слухов, которые только что осуждали.

– Вы правы, сир, – улыбнулась Маргарита, – смиренно прошу у вас прощения.

– Друг мой, вы правы, слухи часто оказываются ложными, и нам, особенно же нам, королям, крайне необходимо превратить эту теорему в аксиому… но, помилуй бог, сударыня, я, кажется, заговорил по-гречески.

И Генрих расхохотался.

  156