21 
Жили мы как нельзя лучше, если забыть то, чего забыть никак было нельзя; он был так благороден и учтив со мною, так попечителей и нежен, как не бывает ни один мужчина с женщиной, вверившей ему свою судьбу. Ничто ни разу не нарушило нашего обоюдного согласия до самого конца его дней. Однако, чтобы уже покончить с этим делом, пора рассказать о приключившемся с Эми несчастье.
Как-то утром Эми меня одевала (ибо у меня к этому времени было в услужении две девушки, и Эми отправляла должность камеристки).
— Дорогая моя госпожа, — спросила она меня вдруг. — Неужто вы еще не тяжелы?
— Нет, Эми, — отвечала я. — Ни вот настолько.
— Господи милостивый! — воскликнула Эми. — Чем же вы все это время занимались, сударыня? Ведь вы вот уж полтора года как замужем. Будь я на вашем месте, сударыня, я бы давно уже понесла от моего хозяина.
— Как знать, Эми, может, ты и права, — сказала я. — Не хочешь ли попытать с ним счастья?
— Ну, нет, сударыня, — сказала Эми, — теперь уж вы этого не позволите. Если прежде я говорила, что допущу его до себя с легким сердцем, то теперь, когда он принадлежит вам безраздельно, боже упаси!
— Велика беда, — сказала я. — Что до моего согласия, ты его имеешь. Мне это ничуть не будет неприятно. Да что там говорить — не нынче, так завтра я сама уложу тебя рядом с ним в постель, если хочешь!
— Нет, сударыня, нет, нет и нет, — сказала Эми. — Теперь он ваш, и только ваш.
— Глупенькая, — сказала я. — Разве ты не слышала, как я сказала, что сама вас положу рядком?
— Как вашей милости угодно, — сказала Эми. — Коли уж вы сами меня с ним уложите. Но только я не скоро встану с постели, так и знайте.
— Там видно будет, — сказала я.
В тот же вечер, после ужина, я говорю ему при Эми:
— Мистер ***, известно ли вам, что нынче вы спите с Эми?
— Впервые слышу, — сказал он, и, оборотившись к Эми, спросил:
— Это правда?
— Никак нет, сударь, — говорит она.
— Как тебе не стыдно, дурочка, — начала я ее корить. — Разве я не обещала тебе давеча, что уложу тебя с ним в постель?
Но девушка продолжала на все отвечать: «нет, нет». Тем тогда и кончился разговор.
Однако ночью, когда мы уже собирались спать, Эми вошла, чтобы меня раздеть; господин ее тем временем уже лег. Тогда я возьми и перескажи ему все, что говорила мне Эми, а именно, что она бы давно уже забрюхатела от него, будь она на моем месте.
— Вот как, госпожа Эми! — воскликнул он. — Я того же мнения. Иди же сюда, попробуем!
Но Эми не послушалась.
— Иди, иди, дурочка! — сказала я. — Иди, я позволяю вам обоим. Эми, однако, уперлась и не шла.
— Ты потаскушка, вот ты кто, — закричала я. — Сама ведь говорила, что если я положу вас вместе, ты готова ему угодить всей душой!
И с этими словами я заставила ее сесть и стала стаскивать с нее чулки и башмаки и все ее одеяния, одно за другим, а затем подвела ее к постели.
— Ну, вот, — сказала я, — попытай теперь счастья со своей служанкой Эми.
Она сперва было упиралась, не давала себя раздеть, но погода стояла жаркая и на ней не так много было понадето, а главное, не было шнуровки и сама она, убедившись под конец, что я не шучу, перестала сопротивляться. Итак, я раздела ее догола, затем отвернула одеяло и впихнула ее в постель.
Дальнейшее можно не рассказывать. Изо всего этого всякий может убедиться, что я его не почитала своим мужем, и, отбросив все правила и скромность, успешно заглушила голос совести.
Эми, по-видимому, уже начала раскаиваться и пыталась даже выскочить из постели, но он ее остановил.
— Ну, нет, — сказал он. — Ты сама видишь, Эми, что тебя сюда уложила твоя госпожа. Ее и вини.
Он не выпускал ее из рук, а поскольку девка была совершенно голая и лежала с ним в постели, отступать уже было поздно, и она успокоилась и позволила ему делать с ней все, что ему угодно.
Судите сами — если бы я смотрела на себя как на его жену, неужели я допустила бы, чтобы он возлежал с моей служанкой, да еще у меня на глазах — а я, заметьте, все время стояла подле. Но как я себя саму почитала за шлюху, то, быть может, в намерения мои входило сделать такую же шлюху из своей служанки, дабы она не могла мне тыкать в глаза моим грехом.
Эми, однако, оказалась менее испорченной, нежели ее госпожа, и на Другое утро встала в большом расстройстве чувств, плакала навзрыд, причитая, что она погибла, что все кончено, и никак не желала утихомириться. Нет, нет, она шлюха, потаскушка, она погибла, безвозвратно погибла! И весь остаток дня она провела в слезах. Тщетно пыталась я ее утешить.
21 
