Последние отзывы

  15  

— А теперь, сударыня, извольте показать мне ваш дом (ибо ему захотелось полюбоваться всем сызнова).

— Свой дом, сударь, я вам показать не могу, — отвечала я, — Но если вам угодно, я покажу вам ваш.

Мы прошлись по всем комнатам и добрались до той, которую он облюбовал для себя. Эми как раз в то время ее убирала.

— Послушайте, Эми, — сказал он. — Я решил следующую ночь провести с вами.

— Да хоть нынешнюю, если угодно, — простодушно ответила Эми.

— Браво, Эми! — сказал он. — Твоя готовность меня восхищает.

— Экой вы, сударь, — сказала Эми. — Я лишь то имела в виду, что комната ваша уже готова. — С этими словами она выбежала вон, ибо, какие бы разговоры она ни вела наедине со мной, это была скромная и добродетельная девица.

Он, впрочем, и сам больше не возвращался к этой шутке. Когда же мы оказались вдвоем, он обошел еще раз комнату, оглядывая каждую в ней вещь, а затем взял меня за руку, поцеловал и начал говорить самые задушевные слова, исполненные истинного доброжелательства. Так, он стал говорить о мерах, кои он задумал предпринять, чтобы помочь мне стать на ноги и вернуть мне мое прежнее, положение; тяжкие невзгоды, сказал он, и стойкость, с какой я их переносила, произвели на него столь сильное впечатление, что я в его глазах выше всех женщин на свете; хотя обстоятельства, сказал он далее, не позволяют ему на мне жениться (он разъехался с женой по причинам, изложение которых составило бы отдельную повесть, а я намерена представить здесь лишь историю своей жизни), во всех остальных отношениях он готов быть для меня всем, чем может быть для женщины обвенчанный с нею супруг. С этими словами он заключил меня в объятия и еще раз меня поцеловал, не допустив, однако, при этом ничего такого, что могло бы оскорбить мое женское достоинство; он надеется, сказал он, что я не стану отказывать ему в милостях, какие он намерен у меня просить, поскольку он твердо решил ничего не просить у меня такого, чего бы женщина скромная и добродетельная, каковой он меня почитает, не могла бы ему даровать.

Признаюсь, горькая память о пережитых бедствиях, тяжким камнем лежавшая на моей душе, а также необычайная доброта, с какой он меня из них вызволил, а сверх того — надежда на дальнейшие блага, все это вместе взятое лишало меня силы отказывать ему в чем бы то ни было. Все это я, впрочем, ему и высказала и, придав своему лицу и голосу как можно более нежности, прибавила, что после всего, что он для меня сделал, я не считаю себя вправе отказать ему в малейшей его прихоти, но что он не захочет, я в этом уверена, воспользоваться моей беспредельной благодарностью и не станет от меня домогаться таких уступок, какие уронили бы меня в его мнении. Зная его как человека чести, продолжала я, я уверена, что он и сам не стал бы меня уважать, если бы я себе дозволила переступить границу благопристойности и совершила что-либо недостойное женщины, воспитанной в твердых правилах.

На это он мне ответил, что, решившись меня поддержать, он нарочно не заговаривал со мной о своем ко мне расположении, дабы, нуждаясь в куске хлеба, я не чувствовала себя обязанной во всем ему уступать. И как тогда, в начале, он не желал неволить меня нуждой, как и теперь, сказал он, ему не хочется связывать меня благодарностью. Я не должна ни на минуту думать, что, если в чем-либо ему откажу, все его милости ко мне тем самым прекратятся. Это верно, продолжал он, что теперь, убедившись, что я принимаю его услуги с полным доверием, он чувствует себя вправе говорить со мною более откровенно и если до сих пор он решался лишь показать мне свое душевное расположение, то теперь осмеливается говорить о любви; но при этом я должна положиться на чистоту его намерений и поверить, что он позволит себя просить у меня таких лишь милостей, какие можно просить и даровать, не роняя чести.

Я отвечала, что в указанных им границах я почитаю за долг не отказывать ему ни в чем, что иначе была бы не только неблагодарна, но и несправедлива. На это он ничего не сказал, однако я заметила, что поцелуи его участились, а объятия сделались более вольными, чем прежде, так что время от времени мне приходили на память слова, сказанные Эми. Впрочем, я была так поражена его добротою и всем, что он для меня сделал, что, по чести сказать, принимала его ласки, не оказывая сопротивления, и даже была готова дозволить ему большее, если бы он того пожелал. Он, однако, дальше поцелуев и объятий не шел, и даже не предложил мне присесть рядом с ним на кровати, а вместо того принялся со мной прощаться, говоря, что нежно меня любит и что докажет свою любовь поступками, которые меня убедят окончательно.

  15