Особенно,... 
17 
На мгновение Туз задумывается.
– Товарищ боец, – обращается он к пулеметчику Завалишину. – У вас в диске осталось с десяток патронов. Отдайте их снайперу.
– Что?! – бледнея, произносит пулеметчик. – Не дам! Чем я буду стрелять?!
Глаза пулеметчика воспалены, взгляд решительный. Понимаю, как дорог бойцу каждый патрон.
– Не дам, – повторяет Завалишин, – берите все, товарищ командир, шинель, валенки… а патроны…
– Снайперу они нужнее, – произносит лейтенант тоном, не допускающим возражений.
Боец разряжает диск, подает патрон, другой… Подает их по одному с таким видом, будто во время голода отрывает от себя последний кусочек хлеба.
Патронов насчитываем одиннадцать. Как жаль, что их мало!
Шагах в пятидесяти лежит, спрятавшись за водосточную трубу, фашист. Я вижу его ноги, обутые в сапоги. Он бьет каблуком о каблук – видно, хочет согреться. А у меня зудят руки – прострелить бы ему пятки! Не ходи по чужой земле, оккупант! Но усилием воли заставляю себя перевести оптический прицел влево: в огромной воронке – группа гитлеровцев. Они озираются вокруг. Я рассматриваю каждого… Увы, и тут нет ни одного офицера. Цели не самые важные. Подожду. Впрочем, если кто из солдат вздумает подняться, патрон и на него придется израсходовать.
Раздается взрыв. Это с тыльной стороны в наш дом стреляет фашистский танк. Сквозь облако пыли вижу распластавшегося на полу бойца. Осколком у него разворочен живот. Комбат Алексей Максимович Орешкин осторожно накрывает его полушубком. Умный у нас командир! Я верю в него.
Лейтенант Туз, пристроившись на верху разрушенной стены, стреляет из автомата короткими очередями. Чердак дома горит. Вот лейтенант сбегает вниз, отыскивает меня:
– Добей негодяя… Автомат заело.
Оказывается, один из гитлеровцев пробирался вдоль улицы, подталкивая впереди себя женщину. Лейтенант ранил его. Но тот, раненный, пополз к подвальчику соседнего дома, рассчитывая там укрыться. Мой выстрел прикончил изувера.
Кольцо окружения сжималось плотнее. Противник понял, что у нас иссякли патроны, и начал действовать смелее. Из-за поворота, с улицы Энгельса, показывается танк. Он останавливается напротив нашего дома. К танку бегут, выбравшись из укрытий, гитлеровцы. Они стучат прикладами автоматов по броне, что-то кричат, указывая в нашу сторону.
Мы с тревогой наблюдаем. Ведь достаточно двух-трех выстрелов из танка – и мы окажемся под обломками здания. И действительно, танк не спеша начинает разворачивать башню. Сейчас грохнет выстрел. Но что это? Открывается люк и из него высовывается голова танкиста. Он что-то спрашивает у солдат.
– Снайпер! – шепчет подошедший ко мне комбат. – Уничтожь его.
Прижимаюсь к прикладу, стреляю. Гитлеровец повисает на краю люка.
Комбат трясет меня за плечо:
– Так держать!
Тем временем танк делает резкий поворот. С какой же целью? Чтобы занять более выгодную позицию для стрельбы? Но машина разворачивается на 180 градусов и покидает улицу. Мы недоумеваем: неужели иссякли боеприпасы в танке? Или его экипаж, понеся потери, оказался деморализованным? Так или иначе, танк исчез. А без его поддержки гитлеровские солдаты не отважились штурмовать наш дом. Они тоже ушли в сторону вокзала, откуда доносился грохот боя.
Наступил вечер, а потом и ночь. Во дворе дома собрались командиры. Они советовались, каким путем выходить из окружения. Конечно, прямой смысл пробиваться к вокзалу, где ведут бой основные силы бригады. Но противник, по данным разведки, имеет на этом направлении плотные боевые порядки. У нас же нет самого необходимого – патронов.
– Как только луна скроется, – объявил нам комбат, – будем пробиваться в сторону Батайска.
Лейтенант Маноцков дает последние указания: он возглавляет ударную группу.
В четвертом часу ночи мы выходим из дома. В головном дозоре – лейтенант Лущенков, сержанты Павлюков, Кошеваров и я. Лущенков – ростовчанин. Где-то в метрах четырехстах – его родной дом. Места лейтенанту знакомы, и он уверенно шагает во тьме. Глухими переулками и пустырями пробираемся в направлении железнодорожного моста. До Дона остается идти немного. Но на его берегу должны быть немцы. Осторожности ради ползем.
Поскрипывает под локтями снег. Раньше, гуляя зимними вечерами по родной станице, я любил скрип снега. Сейчас же ненавижу его.
– Скоро мост, – полушепотом говорит Лущенков, – спустимся вниз и по льду перейдем Дон.
17 
