– Мелисса! – Иден повернулась к дочери. – Нельзя ли говорить потише? Я…
Она захлебнулась и едва не упала – струя ледяной воды ударила ей в лицо.
– Извини, – сказала дочь, но в голосе не слышалось и намека на сожаление. – Но я просто не могу так больше! Как ты поступила со мной? Как ты могла? Сначала ты бросила меня одну в Нью-Йорке и не звонила неделями, а потом Стюарт… – Мелисса всхлипнула. – Моя жизнь в последнее время – сплошные стрессы, странно, что я еще не в отделении преждевременных родов!
– Не говори глупостей! Ты прекрасно выглядишь! – воскликнула Иден, делая шаг в сторону. – Кажется, я более-менее отмылась.
– Нет, у тебя грязь в волосах. Наклонись.
– Но я думаю… – Струя, как пуля, со свистом пронеслась мимо уха. Иден сжала зубы. Ей стало совершенно очевидно, что происходящее не имеет никакого отношения к гигиене – Мелисса наказывала мать, пыталась причинить ей боль, чтобы отомстить за свои неприятности. «А ведь я ни разу в жизни не подняла на нее руку, – подумала Иден. – Может, зря? Вдруг еще не поздно? Выдрать бы нахалку!»
– Не вижу ничего смешного! – Мелисса была так возмущена, когда увидела улыбку на лице матери, что растерялась и позволила той отобрать шланг.
Стуча зубами, Иден выключила воду.
– Я должна принять горячий душ и переодеться в сухое. А потом мы обо всем поговорим.
– Наедине! – потребовала Мелисса. – Я хочу поговорить с тобой наедине!
Иден оглядела сад. Трое незнакомых агентов ФБР стояли в сторонке и тихо переговаривались. Джаред и еще один парень, кажется, его фамилия Тисдейл, ушли в коттедж Макбрайда. Брэддон Гренвилл поменял место дислокации и теперь маялся у ступеней крыльца, время от времени поглядывая на Иден. Он выглядел расстроенным и растерянным. Иден понимала, что ему нужно поговорить с ней, убедиться, что между ними все хорошо. А ведь еще имеется нераскрытое убийство – Иден не могла забыть о Тесс, понимая, что, пока все не выяснится, покоя ей не видать.
– Если получится, – сказала она дочери.
– Как это? – Мелисса растерялась. – Ты хочешь сказать, что у тебя есть дела поважнее? Но разве я для тебя не самое главное? Я твоя дочь! Беременная дочь!
Иден поднималась по лестнице, капая водой на ступеньки. Мелисса шла следом и ныла – она плохо себя чувствует, быть беременной ужасно тяжело, ей нужны забота и внимание, а ее собственная мать…
Иден прислушивалась не столько к словам, сколько к дыханию дочери и с удовлетворением отметила, что, хотя сама она почти бежала, Мелисса не отстала от нее ни на шаг и даже не запыхалась.
– Конечно, ты для меня самое главное, – сказала мать. – Но ты должна постараться понять – сейчас у меня очень много проблем, которые…
– А я помню это место, – заявила вдруг Мелисса, не слушая ее. – И картины помню.
Вдоль всей лестницы на стене тоже были развешаны картины Тиррелла Фаррингтона.
Иден уже открыла было рот, чтобы рассказать дочери историю портрета с написанным на нем рукой миссис Фаррингтон ожерельем, но, подумав, не стала ничего говорить. Она вдруг поняла, что Мелиссе будет неинтересно. «Почему любовь, которую все называют светлым чувством, так портит жизнь? Я люблю свою дочь, – вздохнула она, – и поэтому не могу просто отправить ее домой и заняться тем, чего мне на самом деле больше всего хочется, – наслаждаться работой в саду. А Мелисса? Она вообще потеряла способность рассуждать здраво, а все от любви к своему Стюарту!»
А она по-прежнему без ума от своего мужа – Иден слышала это в каждом ее слове, в каждом вздохе. Хотя, по словам Мелиссы, Стюарт превратился в другого человека едва ли не в ту же секунду, как за Иден закрылась дверь, – и Мелиссе это очень не понравилось!
Иден решила: превращение произошло потому, что молодой человек столкнулся наконец с реальной жизнью. Пока мать жила с дочерью и зятем, они во многом полагались на нее. А теперь от его усилий зависит благополучие семьи, и он просто обязан вести себя по-другому. Иден вдруг подумала, что этот новый Стюарт, пожалуй, имеет все шансы ей понравиться.
Однако она не могла сказать этого Мелиссе. Дочь вела себя как маленькая девочка, ей страшновато было взрослеть и становиться мамой – то есть ответственной за жизнь ребенка.
«Если бы я осталась в Нью-Йорке, – подумала Иден, – моя дочь никогда даже не попыталась бы повзрослеть. И наверняка заниматься малышом пришлось бы мне. – Иден покачала головой. – Неужели это я допустила такие вопиющие промахи в воспитании дочери?»