Не очень-то похоже на обещание. Грейс разрывалась между желанием отказаться, сказать твердое «нет» и чувством долга, говорящим, что Мэдди нуждается в ее поддержке. К тому же, не получив помощи, сестра, чего доброго, начнет копать глубже.
— Ладно, обещать ничего не буду, но подумаю.
Бросив телефон на полку, она провела ладонью по волосам. Черт бы побрал Мэтта Хоутона. Держал бы рот на замке…
Вломиться в чужую мастерскую — преступление. Но Грейс боялась не столько того, что их поймают, сколько того, что Мэдлин заподозрит правду.
Глава 5
От разговора с Мэдлин осталось гнетущее ощущение опасности. Когда приехала мать, Грейс взялась приготовить завтрак, но при этом ее не оставляло чувство, что вот сейчас пол под ногами провалится и она угодит в глубокую-глубокую яму, из которой никогда не выберется.
Возвращение в Стилуотер изменит ее жизнь. Она всегда это знала. Знала и боялась этого. И, тем не менее, не могла убедить себя уехать. Может быть, потом, позже. Последние тринадцать лет она притворялась кем-то другим, но, в конце концов, не выдержала. Она не желала больше так жить. Чтобы двигаться дальше, чтобы открыться для новых эмоций, нужно собраться, преодолеть чувство вины и простить себя.
Но как это сделать? И возможно ли вообще такое? Она не знала. И сильно сомневалась, что вторжение в мастерскую Джеда поможет кому-либо.
— Ты такая молчаливая сегодня, в чем дело? — поинтересовалась мать, поливая сиропом оладьи, тарелку с которыми Грейс только что поставила перед ней.
Грейс принесла кувшин с апельсиновым соком. Айрин и сама не отличалась многословием. Приехала она с опозданием, раскрасневшаяся, и на все вопросы неизменно отвечала, что была этим утром одна.
— Просто задумалась.
— О чем?
Грейс положила себе на тарелку немного бекона и, вернувшись к столу, села рядом с матерью.
— О Мэдлин.
— С газетой у нее очень хорошо получается.
Судя по уклончивой реплике, обсуждать серьезные темы Айрин не собиралась. Она всегда предпочитала игнорировать то, что могло каким-то образом ее расстроить.
Грейс и хотела бы подыграть матери, сделать вид, что псе в порядке, но не могла. Именно поэтому она и выбрала для себя такую работу: защищать пострадавших и привлекать к ответственности тех, кто подвергал мучениям других. Именно поэтому она и возвратилась в Стилуотер.
— Мэдди думает, что знает, кто убил ее отца. Айрин поморщилась.
— Этот Майк Метцер — сущий дьявол, правда? Хорошим человеком Майка никто бы не назвал, но Ли Баркера он не убивал, и Айрин знала это не хуже Грейс.
— Мэдлин очень хорошо писала о тебе. Она гордится гобой.
Грейс знала — до Мэдлин доходили разные слухи о ее поведении в школе, но она упрямо отказывалась им верить. Как отказывалась верить во все те обвинения, что выдвигали против Монтгомери жители Стилуотера.
— Мэдди всегда стояла за нас. Айрин отпила соку.
— Не я родила эту девочку, но по духу Мэдлин наша. И я знаю, что она и сама так считает.
Грейс посмотрела на мать. Она понимала, что не должна об этом спрашивать, но и молчать больше не могла. Ее сводило с ума, что Айрин не чувствует за собой никакой ответственности за прошлое.
— Пока не узнает правды, да?
На лице Айрин проступило обиженное выражение.
— Она не узнает. — И так всегда.
— Может узнать. — Молчание.
— Думаю, нужно перенести тело, — выговорила через силу Грейс.
Айрин удивленно моргнула. Грейс и сама не понимала, как эти слова сорвались с языка. Она не могла больше жить по-прежнему, скрывать правду. И все же… что еще она могла сделать? Допустить, чтобы дорогие, близкие ей люди пострадали из-за того, в чем не были виноваты?
— Грейс, пожалуйста… — пробормотала побледневшая Айрин. — Я не хочу говорить… об этом.
Грейс понизила голос. Теперь, озвучив наконец мысль, пугавшую еще недавно ее саму, она почувствовала, что поступать нужно именно так, что другого варианта нет.
— Понимаю, это трудно. И я не хочу тебя расстраивать. Я только говорю, что тело нужно перенести.
— Прекрати, — шепнула мать, испуганно оглядываясь, словно их могли услышать. — Ничего такого мы делать не станем.
— Вчера вечером сюда приходил Джо Винчелли. Грозился взять лопату и отправиться на ферму.
— Зачем ему это? Через восемнадцать лет…
— Он чувствует, что мы скрываем что-то.