Особенно,... 
105 
Она закрыла руками лицо, не в силах успокоиться. Худенькие плечи истерически тряслись. Он пришел. И что бы при этом ни сказал, что бы ни сделал, она все простит, потому что он явился за ней!
Элис коснулась ее плеча и вопросительно подняла брови.
Лайонин торопливо огляделась, хоть и знала, что Ранул-фа уже нет в замке.
– Далеко еще до обеда, Элис? Я страшно проголодалась! – прошептала она, ослепительно улыбаясь служанке.
Элис расплылась в улыбке, радуясь голоду хозяйки: та, по ее мнению, почти ничего не ела. Но Элис увидела и еще кое-что – счастливый блеск зеленых глаз, которые до сих пор казались потухшими.
Предвкушение встречи помогло ей высидеть весь ужин. Но по мере того как текло время, она все яснее сознавала, какая опасность грозит мужу. Ее трясло при мысли о том, как дерзко он ступил в зал, где находились хорошо знавшие его люди!
– Замерзла? – осведомилась леди Маргарет и, дождавшись, пока Лайонин покачает головой, заметила: – Надеюсь, это не роды начались? Я еще не готова быть повивальной бабкой.
– Нет, еще рано. Я просто устала носить столь тяжкое бремя. Пожалуй, мне стоит подняться к себе.
Она встала из-за стола. Элис пошла следом.
Только оказавшись в спальне, Лайонин дала волю страхам и бессильно опустилась на стул у очага. Элис с тревогой смотрела на нее, и Лайонин тщетно пыталась ее успокоить. Она не рассказала о появлении Ранулфа: эта тайна слишком опасна, чтобы доверить ее даже другу.
Она легла в постель раньше обычного в надежде, что во сне позабудет о тревогах. Элис, по ее настоянию, отправилась в деревню навестить мать и провести ночь рядом с больной. Но сон никак к ней не шел. Наконец она задремала и очнулась, когда чья-то ладонь зажала ей рот. Лайонин принялась отчаянно вырываться, царапаясь и брыкаясь.
– Успокойся, моя Львица. Не нужно сдирать с моей руки остатки кожи. Ты еще помнишь меня?
Лайонин замерла, глядя в нежные глаза Ранулфа. Он отнял руку.
– Ты меня узнала? Прошло столько времени! Я боялся, а вдруг ты…
Он осекся, увидев, что Лайонин плачет. Откинул одеяла, быстро лег рядом и обнял ее.
Она долго рыдала, всхлипывая и сердито вытирая глаза, прежде чем успокоилась и положила голову на плечо мужа.
– Насколько я понял, ты рада снова увидеть меня? – беспечно спросил он, но хриплый голос подозрительно прерывался. Он провел ладонью по ее телу: плечу, руке, твердому, вздымающемуся холму живота, лаская, ощущая слабые толчки младенца. Оба, счастливые, молчали.
Все еще продолжая властно обнимать ее, он проворчал:
– Ты так растолстела, что я едва тебя узнал.
– Это все младенец. А в остальном я та же, – шмыгнула она носом.
– Ты просто не видела себя сзади. И ходишь, как утка, переваливаясь с боку на бок. Даже ступни вывернуты наружу. Они, случайно, не стали оранжевыми?
– Ранулф! Как ты можешь! Тебе следовало бы сказать, что я прекрасна, когда ношу твоего ребенка, а не расписывать мое уродство!
Ранулф повернул к себе ее лицо.
– Ты поистине прекрасна, – заверил он, целуя ее в губы и влажные глаза, и, заметив, что слезы полились с новой силой, добавил: – И все равно ты настоящая утка, самая красивая на свете.
Лайонин улыбнулась. Слезы высохли как по волшебству. Прижавшись к нему, она спросила:
– Что ты думаешь об утке, в которую меня превратил? И, не дожидаясь ответа, накрыла его руку своей. Резкий толчок ребенка отдался в обеих ладонях.
– Это дитя?
– Да, – кивнула она.
Ранулф буквально раздулся от гордости.
– Значит, он крепкий и сильный.
– Уверена, что он родится с копьем в одной руке и мечом в другой, – съязвила она.
– Надеюсь, что у него хватит ума не делать этого и пожалеть свою матушку. Вижу, ты не изменилась. Все столь же дерзка.
– Значит, ты помнишь меня?
– С таким же успехом я мог бы забыть о существовании своей… правой ноги.
– Ну вот, теперь меня сравнивают с ногой! До чего же ты неромантичен!
– И ты еще смеешь попрекать меня? Взгляни на мою одежду! Эта жуткая шерсть растерла мне кожу, как ни одна кольчуга! Пришлось даже колоть дрова, чтобы оказаться к тебе поближе! Романтика! Ха! Я прошел через ад, чтобы быть с тобой!
– Ранулф, милый мой. Прости, что так сильно огорчила тебя. Это я во всем виновата!
– Только не плачь! Влажная шерсть еще больше царапается, а от вони я почти ослеп. И спорить не стану, ты виновата, и я требую сказать, почему я так жестоко покинут. Ты постоянно укоряешь меня в невежестве, но мне в голову бы не пришло выкинуть такую глупость.
105 
