96 
Из ночной Португалии он добрался сюда без малого за семь часов, и всю дорогу его сжигал страх за Алисию, желание спасти ее, вытащить из беды, которая нависла над ней, о которой она не догадывается и которая похожа на проклятие, на болезнь, слишком глубоко проникшую в тело и потому незаметную. Теперь, стоя у подъезда, Эстебан швырнул дорожную сумку на землю и закурил, стараясь не дать страху затуманить сознание. Он нажал на кнопку домофона — пятый этаж, квартира три, нажал четыре раза. Докурив сигарету до самого фильтра и воспользовавшись тем, что какой-то пенсионер, имеющий привычку рано вставать, вышел на улицу, Эстебан юркнул в приоткрытую дверь и оказался в холле. Вдруг та же нестерпимая тревога, которая на лиссабонском автовокзале заставляла его курить сигарету за сигаретой и до мяса грызть ногти, теперь сжала ему сердце, и он, перепрыгивая через ступеньки, взлетел на четвертый этаж. Дверь в квартиру Нурии была открыта; он крадучись приблизился к ней и толкнул створку, но войти не решился, словно в прихожей его поджидал призрак, который и был главным конструктором лабиринта, где Эстебан заблудился. Еще не отдышавшись как следует после быстрого подъема, Эстебан все же почувствовал доносившийся из темноты непонятный запах, смесь акрила с сахаром — определить точнее он не мог. Эстебан шагнул в темноту, дважды споткнувшись о какие-то металлические предметы. Он держался поближе к стене и наконец нащупал выключатель. Вспыхнул свет, и открылась картина, которую незваный гость, собственно, и ожидал увидеть, вернее сказать, самый садистский вариант этой картины.
В квартире Нурии всегда царил беспорядок, но все же не такой, как теперь. Тут разгорелось сражение — или исполнялся некий сумасшедший балет, — поэтому все инструменты, все банки и бутылки валялись на полу, на устилавших его газетах, вперемежку с фрагментами скульптур; кроме того, по газетам разлилась лужа крови, она
стекала по стене — от прислоненной к ней головы Нурии. Эстебан сделал пару шагов вперед. Нурию ударили сзади, раскроив череп пополам, словно спелый арбуз; казалось, шея ее надломилась, как у выброшенного на помойку манекена. Орудие преступления лежало тут же — под неподвижной рукой жертвы, которая, очевидно, пыталась заслониться от рокового удара. Это был ангел, проклятый ангел, измазанный густой красной жидкостью. Борясь со страхом, Эстебан прошелся по комнате, он искал какой-нибудь след, какую-нибудь улику, что-нибудь, оставленное убийцей. Он понимал, что спектакль был срежиссирован очень давно и ему самому просто-напросто пришлось сыграть отведенную ему кем-то другим роль; он клюнул на приманку, подброшенную на дороге, по которой собирался идти. Теперь они, разумеется, хотели, чтобы он появился в конкретном месте, и указание на это место находилось где-то здесь, среди инструментов, покрывающих пол. Пачка сигарет, разорванные фотографии, пленка с записью Лу Рида, а чуть подальше — толстая, как словарь, книга. Из середины тома торчит сложенный вчетверо лист бумаги. Эстебан принялся изучать книгу, на переплете которой — в одном углу — остались следы крови: «Символика христианского храма». На 348-й странице, там, куда был вложен лист бумаги, Эстебан увидел несколько подчеркнутых строк; речь шла о севере и юге, и вообще о сторонах света:
В качестве символа всеобщности епископ начертал пеплом крест, соединивший противоположные части нефа, а еще он изобразил первые и последние буквы латинского, греческого и еврейского алфавита. Вышеназванная церемония несла в себе не только космический символизм, но и герметический: она заключала в себе метафору Иисуса Христа, начала и конца мира; кроме того, первые и последние буквы названных алфавитов, если их сопоставить определенным образом, дают еврейское слово Azoth, Философский камень, начало и завершение любого процесса.
На сложенном листе Эстебан увидел план церкви Девы Марии де ла Сангре, реставрацией которой занималась Нурия. На привычном чертеже основания в форме латинского креста фломастером были начерчены три пересекающиеся линии — концы линий были отмечены латинскими, греческими и еврейскими буквами. Красная линия, протянувшаяся с севера на юг, обозначалась буквами «а» и «зета»; зеленая, с востока на запад, — буквами «альфа» и «омега»; третья линия, синяя, шла с северо-запада на юго-восток, ей соответствовали буква «алеф» и еще одна, похожая на стул, которой Эстебан не знал.
Свидание назначено, и он понял, куда ему следует направляться, чтобы замкнуть круг и перешагнуть порог заветной двери. Эстебан швырнул книгу на пол и осторожно приблизился к телефону. Он сразу заметил, что кто-то вытащил из автоответчика магнитофонную кассету, кроме того, было видно, что этот кто-то с силой лупил по кнопкам, торопясь прослушать сообщения автоответчика, прежде чем забрать кассету с собой. Эстебан нажал три цифры номера полиции и стал ждать ответа. Страх и тревога отступили перед внутренней уверенностью, что все должно вот-вот завершиться, что осталось выполнить последние формальности; и ему даже показалось, что он уже живет в завтрашнем дне, то есть переместился в эпилог этой авантюрной истории. Тут он услышал в трубке сонный голос и попросил позвать инспектора Гальвеса. Инспектора Гальвеса в участке нет, он заступит на дежурство в девять утра. Эстебан продиктовал в трубку адрес и сказал, что инспектор должен явиться сюда как можно скорее. Потом Эстебан повесил трубку, не дослушав протесты невидимого собеседника, который хотел узнать, кто передал сообщение. Эстебан быстро пошел к лестнице, сигарета вяло висела у него на губе. Не было смысла подниматься в квартиру Алисии — пустая трата времени; теперь и так совершенно ясно, где она находится, где ждет его — под барабанную дробь, которая завершает симфонию. Небо над улицей Католических Королей напоминало огромный плавильный горн, куда лился желтый утренний свет, хотя ему все никак не удавалось сгуститься. Эстебан остановил такси и сел на заднее сиденье; ему больше ни о чем не хотелось думать — ведь скоро состоится встреча с персоной, которая ответит на все вопросы и, ясное дело, этой частью программы не ограничится. Он ехал навстречу гибели, послушно лез в капкан, и капкан должен непременно, как он знал, уничтожить его. Он вышел из машины рядом с массивной церковной дверью, в двери светилась щель, из чего он заключил, что его ждут. На фасаде все еще горела лампа — рассветный ветер раскачивал ее туда-сюда, и по двери пробегали какие-то каракули и тени. Входя в калитку маленького садика, Эстебан подумал, что ему не помешало бы оружие, но подумал как-то равнодушно и апатично: он готов был принять худшее, лишь бы все наконец разъяснилось и разрешилось. Он медленно толкнул дверь и, опустив глаза в пол, вошел в церковь. И тут же почувствовал страшную сырость, которая завладела всем помещением, до самых нервюр, вернее, сырость почувствовали его кости. Первый удар рассек ему щеку, но он успел отпрянуть, потом поднес руку к лицу и зажал рану, из которой струилась кровь. Второй удар пришелся на висок, и Эстебан только и успел осознать, что колени его подгибаются — темная пелена застелила ему взор, он рухнул на пол.
96 
