Особенно,... 
67 
– У Кэролайн Краули нет водительских прав, действительных в штате Нью-Йорк, – объявила миссис Вуд, когда я вернулся, – ее права действительны в Калифорнии и кончаются через несколько месяцев. Она живет в этой квартире два года. Ее покупная цена два и три десятых миллиона с закладной на два миллиона. Налоги на квартиру – девятнадцать тысяч. Она владеет квартирой по доверенности, оформленной от имени некоего Саймона Краули, а это, насколько я помню, покойный персонаж из мира кино. – Миссис Вуд одарила меня слегка насмешливой улыбкой. – Она не зарегистрирована как избиратель. Она не владеет никакой недвижимостью в этом районе. Она в настоящее время не выступает в роли истца или обвинителя. Но за ней числится одно нестандартное нарушение.
– Какое?
– Она нарвалась на штраф за курение в подземке.
– И вы узнали все это оттуда? – спросил я.
Миссис Вуд кивнула с лукавой улыбкой:
– Она из тех богатых девчонок, которые ездят в подземке.
– Ну и что вы об этом думаете?
Миссис Вуд только фыркнула в ответ:
– Неужели не понятно? Ее терзают денежные проблемы.
Мне давно было пора отправляться в Малайзийский банк и досматривать остальные видеоленты, но я замешкался в вестибюле, перечитывая странную записку от «Ральфа», и уже стал подумывать о том, не стоит ли мне выкроить время для визита к нему. Особенно занимала меня фраза: «У меня есть весьма интересные сведения». Ведь никогда не знаешь, а вдруг получится колонка? Ну а если это окажется ерундой, я отправлюсь прямиком оттуда в банк. Я бы не стал упоминать ни об этом послании Ральфа, ни о дальнейших событиях этого дня, но и письмо, и эти события в конечном итоге подтвердили правоту последних слов, некогда услышанных мною от одного старого спившегося репортера, которого я знавал на заре своей карьеры. Это был человек высокого роста, питавший слабость к хорошим костюмам; его звали Кендел Харп, и к 1982 году он уже был способен исключительно на то, чтобы стаканами глушить шотландское виски. Но и в этом его состоянии, что от него осталось, я находил нечто привлекательное, а он понимал, что, прежде чем его окончательно уберут из отдела новостей, ему придется признать меня. «Ладно, малыш, я имею сказать тебе две вещи, – внезапно объявил он в один прекрасный день, когда, слегка пошатываясь, вернулся с ланча. – Первое, если ты застрял так, что невпротык, просто клади кирпичи. Усек? – Он заглянул мне в глаза, проверяя, внимательно ли я его слушаю. – Второе, нет кучи маленьких историй. Нет, все это одна здоровенная история. Запомни это». И после этого он навсегда ушел нетвердой походкой из моей жизни.
Через тридцать минут я стоял на углу Восемьдесят шестой улицы и Бродвея рядом со ступеньками подземки и высматривал парня в бейсболке «Янки». И он там обнаружился – действительно огромный мужчина, ростом, наверно, шесть футов четыре дюйма и весом не меньше двухсот семидесяти фунтов, причем большая часть этих фунтов приходилась на его плечищи и грудь. Он стоял, вытянув руки по швам, словно пребывая в каком-то трансе. Я осторожно перешел улицу, наблюдая за ним, и ступил на край тротуара.
– Я ищу Ральфа.
Он слушал меня внимательно. Я не смог определить, к какой расе он принадлежит. У него были растрепанные вьющиеся волосы темно-русого цвета, зеленые глаза и смуглая кожа.
– Я получил эту записку, – обратился я к нему, вынимая из кармана письмо. – Тут сказано прийти сюда и встретиться с парнем по имени Эрнесто в бейсболке «Янки».
Он кивнул и, повернувшись, пошел прочь, всем своим видом показывая, что я должен следовать за ним. Я догнал его и мы пошли на запад, через Риверсайд Парк, в направлении Вест-сайдской автострады, где машины, главным образом такси, мчались со скоростью семидесяти миль в час. Пройди мы немного дальше, нас бы размазало в лепешку. Эрнесто перепрыгнул через заграждение. Я посмотрел вниз, туда, где он стоял, и, прикинув расстояние, решил, что там будет не меньше десяти футов. Он сделал приглашающий жест рукой, но не мог преодолеть дурацкий страх высоты. Он снова махнул рукой. Я прыгнул и сразу же осознал, какие старые у меня коленки, но, надо сказать, достаточно быстро поднялся на ноги. Взору моему предстали сокровища, типичные для придорожной полосы: отходы жизнедеятельности мобильной и активно борющейся за существование популяции: жестянки и бутылки, зонтики, матрацы, канистры из-под масла, одежда, упаковки всех возможных видов и эпох, перекореженные бытовые приборы. Растительность проникла во все щели и затянула большую часть наваленного там хлама, но при этом стала чахлой и уродливой, словно в борьбе с проявлениями человеческой индивидуальности и суровостью городской среды сама природа претерпела генетические изменения. Эрнесто легко и быстро зашагал по неудобьям этого живописного микроландшафта. Он казался мне существом, не знавшим сомнений, способным и торжественно шествовать, и стремительно нестись сквозь мрак и мерзость запустения. Я прошел за ним через проем, выбитый в каменной стене под автострадой, заросший почти голыми побегами китайского ясеня, из последних сил тянувшимися к живительному свету солнца. На расстоянии нескольких футов от куста начиналась грязная протоптанная тропинка, ведущая к другой стене, но только целой, без проломов. Эрнесто обернулся посмотреть, иду ли я за ним, и быстро двинулся дальше. Какое безрассудство овладело мной! Я шел за Эрнесто вдоль стены, поторапливаясь, чтобы не отстать, и хотя дышалось мне тяжеловато, я все же успевал прочитывать украшавшие стену «граффити»:
67 
