63 
Лежа на спине, Камилла смотрела, как между досками боковин пробивается солнце, как пылинки пляшут в косых пучках света. В этой пыли, наверное, много всякой всячины помимо того, что бывает обычно. Микрочастицы сена, овечьего жира, пота, помета висели в воздухе, плавая в рассветных лучах. Они образовывали густую, устойчивую смесь весьма необычного состава. Камилла повыше, до самого подбородка, натянула одеяло. Ночь в этом селенье, вечно окутанном туманами, выдалась довольно прохладная, и пришлось достать припасенные Бютеем пледы Чем может обернуться для нее звонок Адамбергу? Черт! — сказал бы на ее месте Солиман. Камилле, конечно, плевать на Адамберга, он давно уже исчез в одном из дальних уголков ее памяти, где все превращается в пыль, обугливается, перерабатывается, как на заводах по утилизации отходов, где из старого трактора делают плетеные стулья. Честно говоря, Адамберг уже был переработан. Конечно, не в плетеный стул: Камилла не ставила перед собой такую задачу. Она переработала его в путешествия, музыку, слесарные инструменты, наконец, в канадца, — почему бы нет? Память сама знает, что делать с попавшими к ней обломками человеческой жизни, это касается только ее, и не следует совать нос в ее дела. В любом случае от Жан-Батиста Адамберга, которого Камилла когда-то так любила, уже ничего не осталось. Ни волнения, ни отзвука, ни сожалений. Только несколько полузабытых образов, плоских и безжизненных. Раньше эта способность памяти безжалостно перемалывать в пыль людей и их чувства приводила Камиллу в отчаяние. Тут было от чего погрузиться в печальные раздумья: ты кого-то любишь, тратишь на него долгие годы, а память в конце концов утилизирует его, превращая в болт диаметром пять миллиметров. Камилла много над этим размышляла. Конечно, ее память справилась с делом не сразу. Работы оказалось предостаточно. На то, чтобы все раздробить и перемолоть, ушел не один месяц. Потом было время раздумий. Потом — ничего. Ни всплеска, ни ряби. Лишь горсточка воспоминаний словно из другой жизни.
Итак, она позвонит Адамбергу, и что это даст? Ничего. Это приведет только к приступам беспричинной грусти и томительной скуки, оттого что приходится опять перебирать ветхие лохмотья чужого прошлого. Примерно такое чувство испытываешь, когда, например, проверяешь исправность газового крана и по двадцать раз проделываешь одну и ту же операцию. Вновь и вновь возвращаешься к тому, с чего начал, и теряешь, безвозвратно теряешь время. И ощущаешь усталость, напрасно сделав крюк по обгорелым полям своей памяти.
Однако безутешное горе Солимана, его проникновенный взгляд, его басни, сказки, цитаты из словаря постепенно поколебали эгоистическое спокойствие Камиллы, и ночь напролет она вкушала сомнение — наслаждение мудрых. Недовольство собой и нежелание пересилить себя постепенно исчезали: всю ночь ее преследовали образы Массара и его клыкастых спутников, покойной Сюзанны, ее чернокожего питомца и ее старого друга Полуночника.
К утру Камилла поняла, что оказалась в тупике, и теперь, раздираемая надвое, балансировала на узком гребне сомнения: с одной стороны, она хотела вернуться в Экар с победой, с другой — ей претила мысль о звонке Адамбергу.
Солиман и Полуночник проснулись. Камилла слышала, как они возятся по ту сторону занавески. Потом Соль снял со стенки кузова мопед: наверное, собрался за свежим хлебом. Полуночник принялся не спеша одеваться. Вскоре девушка почувствовала запах кофе, а затем раздалось приближающееся тарахтение мопеда. Камилла надела куртку, джинсы и, прежде чем встать на пол, натянула сапоги, — здесь нельзя было ходить босиком.
Увидев Камиллу, Солиман улыбнулся, а Полуночник концом посоха указал на табурет. Молодой человек налил ей кофе, положил два кусочка сахара, сделал бутерброды.
— Надо будет побыстрее во всем разобраться, — сказала Камилла.
— Мы уже думали, девушка, — важно произнес Полуночник.
— Мы возвращаемся, — подхватил Солиман. — «Возвращение — движение обратно, к тому месту, откуда выехал или вышел». Возвращение — это не поражение. В словаре совершенно точно ничего не говорится о поражении.
Камилла насупилась.
— А подождать никак нельзя? — раздраженно спросила она. — Может, через день-другой появится новая зарезанная овца, и тогда мы будем знать, куда ехать дальше.
— Ну и что с того? — возразил Солиман. — Мы никогда его не догоним. Мы же вечно опаздываем. А если мы всегда позади, нам не удастся его поймать. Нам нужно быть впереди него. А чтобы его опередить, мы должны гораздо больше знать. Мы ни на что не годимся. Преследуем его, ползем за ним, но достать не можем. Давай вернемся, Камилла.
63 
