Последние отзывы

  80  

Меня толкают, не извиняясь, как будто я мебель.

— Элиз, у тебя что-то упало, — вдруг говорит дядя.

Ощупываю себя, ах да, нет блокнота. Слышу, как дядя нагибается, поднимает его.

Что он делает? А, наверняка читает мои записи. Он откашливается. Он должен понять, в каком кошмаре мы живем.

— Ага! — восклицает он. — Но тогда…

Он резко замолкает. Вошел Морель, я узнаю его по юношеской походке.

— Ну, что, Ферни? — интересуется Жюстина.

— Ничего, ничего, — бормочет дядя.

— Не стесняйтесь меня, — бросает Морель. — Судя по всему, я тут для мебели! Я же в жандармерии временно, — добавляет он, — да мне плевать!

— Вся проблема заключается в скоплении отрицательной энергии, — шепчет мне Жюстина, — это мешает разглядеть что-то сквозь тени. Ты бы пошел что-нибудь съесть, Ферни, — говорит она громко, — и принес бы бутерброд Элиз.

Он уходит, бормоча: «Ну и история, нет, надо же, ну и история!», а Морель идет за ним и задает вопросы о профессии предпринимателя. Жюстина кладет руку мне на плечо.

— Теперь я понимаю, почему он хотел, чтобы я выяснила, кто его сын! Когда он узнал об убийстве дочери Гастальди, он, разумеется, был в шоке, но когда он узнал, что и Соня… совпадение было слишком очевидным! Две сестры, в одной и той же местности! А здесь его сын!

Боялся ли он, что и его тоже убьют? Или же… ответ поражает меня своей очевидностью: кому выгодно преступление? Последнему выжившему родственнику, кем бы он ни был. Он получит два миллиона франков Гастальди, не доставшиеся Марион, не доставшиеся ее сестре Соне, и, следовательно…

— Ужасно, — вдруг говорит Жюстина, — но я себе говорю, что Марион была единственной наследницей Гастальди, у нее не было родственников, кроме Сони, а у самой Сони не было родственников, кроме этого единокровного брата, о котором говорил Фернан. Надеюсь, что это не он…

Она не договаривает фразу.

Я мысленно заканчиваю ее: убийца.

Но, если это действительно Леонар, о котором все говорят, и если он действительно калека, как же он мог совершить эти преступления? Марион убили в Дине, а Соню в подвале дискотеки. Я быстро пишу вопрос, — ах, черт, она же не может прочесть, я так и остаюсь сидеть с бумажкой в руке, пережевывая бесконечные вопросы.

Ничего не выстраивается.

И, по-моему, дядя не проявляет особенного горя по поводу убийства девушек, которые, как выясняется, были его родными дочерями!

Мелькает мысль, что он лжет, но я не очень понимаю, ради чего он мог такое придумать. Жюстина тяжело дышит. Ей, наверное, нелегко переварить такие новости.

Я чувствую себя как-то странно, словно меня накачали наркотиками. Такое случалось со мной лишь однажды, в Буасси, когда меня похитил убийца детей. Тот же гадкий вкус во рту и ощущение полной сумятицы.

Что-то не ладится. Все не ладится.

— Можно подумать, что вышло солнце, — вдруг говорит Жюстина.

Точно. Я ощущаю тепло на плечах. Значит, буря закончилась?

Но в семь или восемь часов вечера солнца не бывает.

— Интересно, что там делает Ферни? И куда они все подевались?

Мне послышался какой-то смешок. Жюстина, наверное, тоже что-то услышала, потому что я чувствую, как она резко поворачивается.

— Тут кто-нибудь есть?

Ответа, как и следовало ожидать, нет. Я хватаю ее руку и нащупываю говорящие часы. Надо будет сказать Иветт, чтобы она мне купила такие же.

— Хотите узнать время?

Она нажимает на кнопочку, и часы пищат с японским акцентом: «Двадцать часов две минуты четыре секунды».

— Боже мой! Уже! — восклицает Жюстина.

В восемь вечера солнца нет, Жюсти, проснись! Наверное, полицейские включили прожекторы. Ясное дело, ищут одежду, в которую переодевался Вор. Но почему прожекторы направлены в окна дома?

— Подождите меня здесь, пойду посмотрю, что делает Фернан, — продолжает она.

Ах, так ты хочешь, чтобы я ждала здесь одна. Я вцепляюсь в ее руку, и ей приходится идти, волоча меня за собой.

— Но, послушайте, отпустите же меня! Я не могу вас тащить, это смешно! Мне нужны обе руки, чтобы нащупать направление.

Снова смешок.

Теперь мне становится по-настоящему страшно.

Жюстина пытается вырваться, я крепче сжимаю ее руку, мне кажется, что мои пальцы превратились в орлиные когти, сомкнувшиеся на ляжке ягненка.

— Фернан! — блеет она и устремляется вперед.

Мое кресло скачет за ней, я натыкаюсь на все подряд, Жюстина тоже. «Фернан! Фернан!», — никакого Фернана. Жюстина резко поворачивает, кресло накреняется, я выпускаю ее руку и врезаюсь головой в стену.

  80