– Но тут ты пришла с бокалом шампанского и избавила меня от него, – сказала она, улыбаясь Бретт.
– Кстати, неплохая идея, шампанское, – сказала Бретт, обрывая воспоминания Флавии, и Брунетти был потрясен, насколько схожа ее реакция с реакцией Паолы на его попытки рассказать кому-нибудь о том, как они познакомились, врезавшись друг в друга в коридоре университетской библиотеки. Сколько раз за годы совместной жизни она прерывала его монолог просьбой сходить за бутылочкой или обращенным к кому-нибудь вопросом? И почему он с таким удовольствием рассказывает эту историю? Загадки. Загадки.
Поняв намек, Флавия встала и вышла из комнаты. Было лишь полдвенадцатого утра, но если им хотелось выпить шампанского, то вряд ли он мог возражать или пытаться остановить их.
Бретт перелистнула страницу в книге, потом села обратно на диван, и страницы медленно перевернулись обратно, явив Брунетти золотого быка, опора которого убила Семенцато.
– А вы как его встретили? – спросил Брунетти.
– Я работала с ним над китайской выставкой, пять лет назад. В основном мы переписывались, потому что во время основной подготовки я была в Китае. Я писала и предлагала некоторые экспонаты, посылала фотографии с указанием габаритов и веса, поскольку их все нужно было переправлять на самолете из Сианя и Пекина в Нью-Йорк и Лондон, а потом в Милан, а после этого по земле и по Морю сюда. – Она на миг замолчала, потом добавила: – Я не встречалась с ним, пока не приехала сюда готовить выставку.
– Кто решал, какие предметы поедут сюда из Китая?
Этот вопрос вызвал у нее гримасу явного недовольства.
– Кто его знает.
Когда Брунетти не понял, она попыталась объяснить.
– В этом участвовало китайское правительство, их министерства культуры и иностранных дел, а с нашей стороны (он отметил, что Венеция подсознательно «наша сторона») – музей, департамент искусства, финансовая полиция, министерство культуры и несколько других контор, про которые я заставила себя забыть. – Ей явно неприятно было вспоминать о бюрократической волоките. – Здесь было просто ужасно, куда хуже, чем в Нью-Йорке или в Лондоне. А мне приходилось все это делать из Сианя, когда письма задерживались на почте или их перехватывала цензура. Наконец, через три месяца такой жизни – это было примерно за год до выставки – я приехала сюда на две недели и сделала большую часть, хотя мне и пришлось дважды летать в Рим, чтобы все организовать.
– А Семенцато? – спросил Брунетти.
– Я думаю, во-первых, вы должны понять, что в его назначении большую роль сыграла политика. – Она заметила удивление Брунетти и улыбнулась. – Он имел опыт работы в музее, я только не помню где. Но его назначение являлось политической рокировкой. Однако существовали… – она немедленно поправилась, – существуют сотрудники музея, которые на самом деле заботятся о коллекции. Его работа была в первую очередь административной, и это он делал очень хорошо.
– А как насчет здешней выставки? Он помогал вам? – Он слышал, как в другой части квартиры двигается Флавия, как открываются и закрываются ящики и дверцы, звенят бокалы.
– До некоторой степени. Я вам рассказывала, как моталась из Сианя в Нью-Йорк и Лондон, но я приехала на открытие и сюда. – Он думал, что она договорила, но она еще добавила: – И пробыла месяц после этого.
– И как часто вы с ним соприкасались?
– Очень мало. Почти все то время, что мы размещали экспозицию, он находился в отпуске, а когда вернулся, уехал в Рим на переговоры с министром по поводу обмена выставками с галереей Брера в Милане.
– Но, очевидно, вы все-таки общались с ним в течение этого месяца?
– Да. Он был крайне любезен и, когда мог, чрезвычайно полезен. Он позволил мне все устроить так, как я хочу. А потом, при закрытии, то же самое сделал для моей ассистентки.
– Вашей ассистентки? – спросил Брунетти.
Бретт кинула взгляд в сторону кухни и ответила:
– Мацуко Сибата. Она приехала в Сиань как представитель Токийского музея, по обмену между японским и китайским правительствами. Она училась в Беркли, но вернулась в Токио, защитив диплом.
– Где она теперь? – спросил Брунетти.
Бретт нагнулась над книгой и перевернула страницы. Ее рука указала на фотографию изящной японской ширмы, расписанной цаплями, летящими над высокими зарослями бамбука.
– Она мертва. Она погибла во время одного происшествия на раскопках.
– Что там произошло? – Брунетти заговорил очень мягко, поняв, что после смерти Семенцато этот случай представился Бретт совсем в ином свете.