Особенно,... 
127 
— Нет!
— А книжечку твою я нашел за бачком, куда ты ее спрятала… И долго она там лежала?
— Я ее туда не прятала. Может, она случайно завалилась. Там ведь много чего лежит, ты и сам видел. Целая стопка книг и журналов. Я не прятала эту… — Она дотронулась до книги пальцем ноги и убрала ногу, ухитрившись при этом отступить еще на дюйм.
— Что скажешь насчет Козерога, Полли?
Она застыла, беззвучно, одними губами повторив это слово. Он наблюдал, как паника овладевает ею, когда он подводил ее все ближе и ближе к правде. Она напомнила ему загнанную в угол злую собаку. Он чувствовал, как вся она напряглась и едва держится на ногах.
— Сила цикуты в Козероге, — сказал он.
Она лизнула нижнюю губу. Страх был ее запахом, кислый и сильный.
— Двадцать второго декабря, — сказал он.
— Что?
— Сама знаешь.
— Не знаю, Колин. Не знаю.
— Первый день Козерога. Вечер, когда умер викарий.
— Это…
— И вот еще что. В ту ночь было полнолуние. И в предыдущую тоже. Так что все сходится. У тебя были все инструкции, как лучше убить; все они напечатаны в книге: выкопать корень, когда растение спит; сила его в Козероге; яд смертельный; сильней всего действует в полнолуние. Прочесть? Или сама прочтешь? Посмотри на букву «Ц». Про цикуту.
— Нет! Это она тебя научила, да? Мисес Спенс? Я вижу это по твоему лицу. Она тебе сказала, сходи, мол, посмотри на эту Полли, спроси ее, что она знает, спроси, где бывает. И заставила тебя додумать все остальное. Так это было? Да, Колин?
— Не смей даже произносить ее имя.
— О-о, я скажу его, не бойся. Я скажу его, и не только. — Она наклонилась и подняла книгу с пола. — Да, она моя. Да, я купила ее. Пользовалась ею. И она знает это — проклятая баба, — потому что у меня хватило глупости — больше двух лет назад, когда она только приехала в Уинсло — спросить ее, как делать настойки из брионии. Мало того, призналась ей, зачем она мне. — Она потрясла книжкой перед ним. — Любовь, Колин Шеферд. Бриония для любви. И яблоко для обаяния. Вот, хочешь поглядеть? — Она выдернула из ворота пуловера серебряную цепочку. На ней висел маленький шар с филигранной поверхностью. Она сорвала его с шеи и бросила на пол. Подскакивая, он покатился ему под ноги. Внутри виднелись кусочки сушеных фруктов. — А алоэ в сашетках для аромата? А тысячелистник для напитка, который ты никогда не выпьешь? О чем только не написано в этой книге. Но ты видишь лишь то, что тебе хочется, верно? Как теперь. Как было всегда. Даже с Энни.
— Я не намерен говорить с тобой об Энни.
— Ой, да неужели? Энни-Энни-Энни, с нимбом вокруг головы. Я буду говорить о ней столько, сколько мне захочется, потому что знаю, как все было. Я была рядом так же, как и ты. И святой она не была. Она не была благородной больной, молча страдающей в постели, когда ты сидел рядом и накладывал ей на лоб фланелевые тряпочки. Все было не так
Он шагнул к ней. Она стояла на своем.
— Энни сказала — давай, Кол, заботься сам о себе, любовь моя драгоценная. И никогда не давала тебе об этом забыть, когда ты это делал.
— Она никогда не говорила…
— Ей и не нужно было говорить. Как ты не понимаешь? Она лежала в своей постели в темной комнате, без света. Она сказала, у меня нет сил дотянуться до лампы. Она сказала, по-моему, я сегодня умру, Кол, но это ничего, потому что ты дома, и тебе не нужно волноваться за меня. Она сказала, я понимаю, тебе нужна женщина, любовь моя, делай то, что тебе надо, и не думай о том, что я тут лежу, в этом доме, в этой комнате, в этой постели. Без тебя.
— Не так все было, не так.
— А когда боли усиливались, она не лежала как святая мученица. Она проклинала докторов. Швыряла об стену чашки. Когда ей стало хуже, сказала, что из-за тебя я заболела, я умираю и ненавижу тебя. Ненавижу и хочу, чтобы ты умер вместо меня.
Он не ответил. В его голове ревели сирены. Полли была тут, в нескольких дюймах от него, но ему казалось, что ее заволокла красная пелена.
— Да, я молилась на вершине Коутс-Фелла. Сначала за ее здравие. А потом за… И потом за тебя одного, когда она умерла, надеясь, что ты увидишь… поймешь… Да, у меня есть эта книга, — она взяла ее в руки, — но все потому, что я любила тебя и хотела, чтобы ты тоже меня любил, и была готова испробовать что угодно, чтобы сделать твою жизнь полной, цельной. Потому что с Энни ты не был цельным. Умирая, она высасывала из тебя кровь, но ты не хотел этого понять, иначе тебе пришлось бы взглянуть по-другому на свою жизнь с Энни. А она была далека от совершенства. Потому что нет ничего совершенного.
127 
