28 
Нет. Потому что свободомыслящая, бунтующая против родителей девчонка-сорванец, которая хочет научиться работать руками и идти своей дорогой в жизни, не заводит себе сладкого папочку, чтобы тот покупал ей дорогие тряпки. При наличии богатого покровителя она не стала бы целый год мыкаться в комнате за мастерской, да и одежда у нее была бы другая. Не темно-синий лен. И не простые белые хлопковые трусики из универмага...
— Нет, нет...
Перуцци? Нет. Какой бы ни была та комнатка за мастерской, она никак не могла способствовать тайному роману. Перуцци — вдовец. Он бы мог забрать ее домой, если бы захотел. К тому же Перуцци не бедняк: он наверняка сколотил небольшое состояние и никогда не оставлял свою колодку на время достаточно долгое, чтобы успеть его истратить. Конечно, мужчина его возраста должен чувствовать себя по-дурацки, влюбившись в юную девушку. Но разве Перуцци когда-нибудь заботило мнение других? Разве только страх перед болезнью совершенно его изменил... Нет, нет... Перуцци, при всех своих грехах, не был способен на лицемерие. Маленькая квартирка, говорил Лапо. Возможно, Перуцци платил за нее. Нет, нет...
Он долго стоял у открытого окна, дыша утренним воздухом, глядя вниз на лавровые кусты и не видя их. Что же он делает? Погибла молодая женщина, а он пытается оправдать двоих очевидных подозреваемых, не успев даже их допросить. Что ж, до завтра ему нужно взять себя в руки. А тем временем в пахнущем лавром воздухе появился привкус обжаренной грудинки и томатного соуса. Счастливые парни наверху, наверное, готовят сейчас горы пасты в своей отремонтированной — а хоть бы и розовой плиткой — кухне, а сам он уже предвкушает жареного кролика. Он взглянул на часы. Тереза сбрызнет кролика напоследок вином. Но не раньше, чем он начнет переодеваться. Он закрыл окно.
Тереза любила по воскресеньям накрывать стол в столовой, хотя и без кружевной скатерти, связанной ее матерью, говоря, что во Флоренции ее негде стирать. Дома, на Сицилии, ее отослали бы к монахиням, заботам которых вверены церковные облачения. Сегодня на столе лежала гладкая зеленая скатерть. За столом царила зловещая тишина. Поставив открытую бутылку вина на серебряную подставку, он посмотрел на мальчиков. Большие карие глаза Джованни с опаской зыркнули на него снизу вверх.
— Все в порядке, сынок?
Тот только закусил губу и опустил взгляд. Опять поссорились? Если так, то Тереза явно пресекла ссору еще до обеда. И, судя по выражению лица Тото, ему влетело от матери по первое число. Неужели он плакал? Он не был таким плаксой, как Джованни, потому что не позволяла гордость. А когда плакал, то обычно от злости, а не от обиды.
Никто не собирался что-либо ему объяснять, и инспектор снова погрузился в размышления о ремесленниках и иностранцах и о том, пойти ли им к Лапо в день рождения Джованни. Они ели равиоли с рикоттой и шпинатом, ему Тереза добавила лишнюю щепотку тертого сыра и черным перцем посыпала погуще. Но масла не положила.
Потом она внесла огромное овальное блюдо с жареным кроличьим мясом, приправленным душистым соусом из трав, в окружении хрустящих маленьких жареных картофелин. Ах!..
Тото вскочил со своего места.
— Тото! — Тон Терезы ясно давал понять, что обсуждение — если оно и состоялось — уже закончено и начинать снова она не собирается. — Пожалуйста, сядь. Ты можешь есть картофель и зеленый салат.
— Нет, не могу! Я сказал тебе, что не могу! Как вообще можно есть, когда на столе лежит мертвое животное? Меня вырвет! Это омерзительно! — Он в слезах выскочил из комнаты.
Джованни переводил взгляд с матери на отца и обратно, его карие глаза красноречиво выражали муки души, разрывавшейся между состраданием к брату и желанием отведать воскресного жаркого.
Мать начала накладывать ему в тарелку.
— Передай мне и свою тарелку, Салва. Блюдо слишком горячее, его не подвинешь.
— Я сам себе положу. А ты, может быть, сходишь за Тото?
— Нет. Его сейчас лучше оставить в покое. Я позже его накормлю.
И хотя Тереза не терпела капризов или дурных манер за столом, она говорила спокойным тоном и даже с нежностью. Что ж, она не хочет, чтобы он вмешивался. В последние дни она несколько раз его просила: «Ничего ему не говори, Салва. Обещай мне».
Он и не помалкивал. Джованни наблюдал за ним, ожидая сигнала. Уж они-то понимали друг друга. Гварначча улыбнулся сыну, и они набросились на еду.
28 
