– Я ничего не знаю, мисс, – ответила Эллен, но я видела, что ей что-то известно.
Я отправилась в кабинет тети Шарлотты.
Там она и сидела, обложившись бумагами, превратив эту комнату в кабинет. В тот день письменным столом ей служил крепкий обеденный стол шестнадцатого века, английский, он принадлежал к стилю, который ценился не красотой, а принадлежностью к определенной эпохе. Сильно выпрямившись, она сидела на тяжелом резном дубовом стуле йоркширско-дербиширского стиля, он принадлежал к более поздней эпохе, чем стол, но был таким же крепким и устойчивым. Для пользования она выбирала находившуюся временно в доме крепкую мебель. Остальная мебель в комнате не соответствовала ни столу, ни стулу. На стене висел изысканный гобелен. Я поняла, что он принадлежит к фламандской школе и долго у нас не задержится. Вокруг громоздились предметы дубовой мебели из Германии, изящный французский комод восемнадцатого века и два образца, выполненные в традиции Буля. Я заметила в себе перемену. Несмотря на то, что мне очень хотелось узнать, чем вызвано подобное приглашение, я оценивала про себя содержимое комнаты, датировала его и определяла признаки каждого стиля.
– Сядь, – приказала тетя Шарлотта с еще более мрачным выражением лица, чем обычно. Я села, и она сообщила мне в присущей ей грубоватой манере: – Твоя мать умерла. От холеры.
Как похоже на нее: разбить мое будущее одной краткой фразой. Меня спасала лишь мечта о родителях, она держала меня на плаву, когда я сильно ощущала свое одиночество. И как спокойно она это произнесла. Умерла… от холеры.
Она бросила на меня испуганный взгляд, проявление эмоций выводило ее из себя.
– Иди к себе. Эллен принесет тебе горячего молока.
Горячее молоко! Неужели она считает, что меня утешит молоко?
– Не сомневаюсь, что твой отец напишет тебе, – сказала она. – Он все устроит.
В тот момент я ненавидела ее и была совсем не права, ведь она сообщила мне новость, как умела. К тому же она предложила мне горячего молока взамен моей любимой матери.
Отец написал мне. Он сообщил мне о нашем общем горе, но не стал задерживаться на этой теме. Смерть его возлюбленной жены и моей любимой матери вынуждает его изменить свою жизнь. Он был счастлив, что я нахожусь под присмотром его сестры, моей тети Шарлотты, на чью добродетель он рассчитывает. Вскоре он уедет из Индии. Он обратился с просьбой о переводе, а в военном ведомстве у него много друзей. Он получил много писем с выражением сочувствия, а так как в других частях мира разразились беспорядки, он предполагал, что в недалеком будущем он станет выполнять свой долг в другом месте.
У меня было чувство, что я запуталась в паутине, а дом хохочет надо мной. «Теперь ты наша! – казалось, злорадствовал он. – И не мечтай, потому что твоя тетя Шарлотта заполонила дом чужими призраками взамен тех, которых она нас лишила». Глупые мысли. Хорошо, что я не произносила их вслух. Лишь Эллен и миссис Бакл считали меня странным ребенком, даже миссис Мортон жалела меня. Я слышала, как она говорила мисс Беринджер, что людям нельзя иметь детей, если они не в" состоянии их воспитывать. Неестественно, когда отцы и матери живут по одну сторону света, а их дети находятся в руках тех, кто ничего в них не смыслит и уделяет больше внимания куску дерева, который ко всему прочему съеден жучком! Мне же пришлось смириться с фактом, что я никогда больше не увижу свою мать. Я вспоминала обрывки ее болтовни и идеализировала ее красоту. Она виделась мне в фигурах на греческой вазе, в резьбе комода, в золоченой статуе, поддерживающей зеркало семнадцатого века. Никогда не забуду ее, но надежда на прекрасную жизнь, которую она обещала мне, умерла, и теперь я была уверена, что гадкий утенок никогда не превратится в лебедя. Иногда в старых металлических или рябых зеркалах вместо своего желтоватого лица с густыми черными, как у нее волосами, я видела ее изображение. У нас были одинаковые глубоко-посаженные глаза, но на этом наше сходство кончалось, так как у меня были слишком худое лицо и чуть более заостренный нос. Как получается, что двое в общих чертах похожих людей выглядят совершенно разными? Мне не хватало ее живости, ее выразительности, но, когда она была жива, я могла представить себе, что стану такой, как она, теперь же нет.
– Ты ведь давно не видела ее, – успокаивала меня Эллен, пытаясь утешить меня горячим молоком.
А я думала: «Никогда. Никогда. Всегда буду помнить ее». Все старались быть добрыми со мной, даже тетя Шарлотта. Она решила меня утешить по-своему.