Особенно,... 
138 
После ее слов к нему вернулась его обычная непринужденная манера держаться, и он рассмеялся.
– Ах, Аманда, как всегда, не умеешь отделить овец от козлищ! Я нечестивый грешник, и ты это знаешь.
– Нет, Фрит, нет! Он погладил ее руки.
– Не надо слез. Не надо волнений. Все будет хорошо. Я чувствую, что все будет хорошо. А если и не так, что-то можно будет сделать. А теперь я иду повидать этого моего приятеля, специалиста-глазника. Пожалуйста, улыбйись. По-моему, слышны шаги Хескета.
Вошел Хескет.
– Как я рад тебя видеть, Фрит! Любуешься нашим сыном?
– Просто один из волхвов пришел засвидетельствовать свое почтение, – пошутил Фрит.
Аманда молча наблюдала за ними. «О Боже, – молила она, – даруй ему зрение. Пусть он будет зрячим!»
Из всех детей – а теперь, вместе с Леем, их было четверо – самым любимым был Доминик. Даже Керенса была с ним нежна, у нее менялся голос, когда она разговаривала со своим маленьким братом. Трогательно было наблюдать за игрой детей в детской комнате, видеть, как Керенса и Лей, позволявшие себе в обращении друг с другом резкости, менялись, когда в игру вступал Доминик.
Доминик был красивым ребенком, но он не только был хорош собой, у него и характер был хороший. Он искал любви окружающих и находился в доме на особом положении. Он был способным и умным; порой казалось, что особое обаяние и особое здравомыслие были даны ему взамен зрения. Он, бывало, играл с другими в прятки ощупью – его тонкие, изящные руки были значительно чувствительнее, чем руки других детей – или по слуху, слышал он тоже лучше окружающих. Даже смеялся он веселее Других, более заразительно. Все живущие в доме, от первого этажа до мансарды, боготворили Доминика, считали его своим любимцем. О Фрите этого сказать было нельзя, правда, он и сам говорил о себе, что он не сентиментален, и, хотя слепой малыш ему нравился, все же его любимицей была Керенса – невыдержанная и шаловливая Керенса.
Иначе и быть не могло. Она смотрела огромными синими глазами ему в лицо и требовала сказать правду.
– Кого вы больше всех любите? Вот это важно.
– Кого я люблю больше всех? Думаю, что Клавдию. – Клавдия была младенцем.
– Лгун! Лгун! Лгун!
– Разве тебе не известно, что это слово не рекомендуется использовать леди? Спроси-ка мисс Робинсон.
– Прекрасно известно, но меня это не волнует. Робби говорит, что попадешь в ад, если будешь говорить «лгун». Мы всегда говорим «нугл». Наоборот, понимаете? А «дурак» говорим «каруд».
– Ах, какие вы умненькие! – сказал Фрит. – Только не думаю, что вам удастся провести ангела, ведущего счет вашим прегрешениям.
Керенса крепко обняла его. Он был такой душка – взрослый, а совсем как и не взрослый; он был так же непредсказуем, как ребенок, притом озорной ребенок. Одним словом, Керенсе было очень важно, чтобы он любил ее больше, чем других. Она вернулась к интересующему ее вопросу.
– Пусть так. Все же кого вы любите больше всех?
– Люди всегда больше всех любят младенцев. Разве тебе это не известно?
– И люди не любят... и вы не любите.
– Если тебе мои чувства известны лучше, чем мне самому, то зачем себя утруждать и спрашивать о них?
– Никто так не говорит, Фрит, как вы... дорогой Фрит... И потому мы зовем вас Фрит. Почти всех взрослых надо называть мистер или тетя. Никто не позволяет называть себя по имени, кроме вас.
– Боюсь, что мне просто лень вас поправлять. И я очень покладистый.
– А что это значит? – Но так как значение слов ее не очень интересовало, она продолжала упорно выяснять занимавшую ее проблему: – На самом деле... на самом деле... кого вы любите больше всех? – Она обхватила руками его шею.
– Я буду задушен, если не дам правильный ответ? Ты меня задушишь, если я не скажу «Керенсу»?
– Да, задушу.
– Тогда мне больше ничего не остается делать, как сказать, что я больше всех люблю Керенсу. Но тебе следует знать, что признание, полученное под пыткой, может не заслуживать доверия.
Но именно так он и думал. Она знала, что так он и думал.
– А вы у меня на самом первом месте, конечно, с мамой, – сказала она ему. Она вела список своих любимых крупным и неаккуратным почерком, внизу страницы буквы были просто огромными. – Вы с мамой на первом месте. Потом Ник. Потом Лей. Потом Пэдноллер. Потом Робби. Потом папа и Клавдия. Мне не нравится Клавдия, она слюни распускает.
– Ты тоже когда-то это делала.
– Не делала!
Тут она снова обняла его, а он сказал:
138 
