134 
Молчание.
— Что вы сейчас делаете, Консуэло?
— Смотрю на вас.
— И думаете, что…
— Что я доверяю вам больше, чем кому-нибудь в жизни.
— Чем кому бы то ни было? Даже родителям?
— Я любила родителей, но они ничего обо мне не знали, — сказала Консуэло.
— И кому же вы в своей жизни доверяли?
— Какое-то время — одному арт-дилеру из Мадрида, до тех пор, пока он не переехал сюда, — ответила Консуэло.
— А кому еще? — спросила Агуадо. — Как насчет Рауля?
— Нет, он не любил меня, — сказала Консуэло, — и он жил в замкнутом мире, был пленником своих собственных несчастий. Он не говорил мне о своих проблемах, а я не открывала ему свои.
— Между вами и этим арт-дилером что-то было?
— Нет, наша привязанность совершенно не была сексуальной или романтической.
— Чем же тогда она была?
— Мы оба признавали, что мы — сложные люди, что у нас есть тайны, о которых мы не можем говорить. Но однажды он признался мне, что убил человека.
— Такое признание не так просто сделать, — отозвалась Агуадо, чувствуя, что они, — быть может, ближе, чем казалось Консуэло, — подобрались к центру запутанного клубка.
— Мы пили бренди в одном баре на Гран-Виа. Я была подавлена. Я как раз тогда рассказала ему все о своих абортах. И в ответ он поведал мне эту свою тайну, но сказал, что это была случайность, хотя на самом деле это было нечто гораздо более стыдное.
— Более стыдное, чем съемка в порнофильмах для того, чтобы заплатить за аборт?
— Да, конечно. Он убил одного человека из-за…
Консуэло умолкла, словно ей воткнули в горло нож. Она не могла больше произнести ни слова. Она могла только издать кашляющий хрип, словно ее дыхательное горло перерезали лезвием. От нахлынувших чувств ее бросило в дрожь. Агуадо выпустила ее запястье и схватила ее за предплечье, чтобы унять этот трепет. Сползая на пол, Консуэло испустила странный звук, что-то вроде оргиастического крика: да, в нем было облегчение, но это не было криком наслаждения, это был вопль острой боли.
Агуадо не ожидала, что эта точка будет достигнута на столь ранней стадии лечения, но, в конце концов, ум — непредсказуемый орган. Он постоянно что-то извергает, то и дело, словно рвоту, выбрасывает в сознание ужасы, а иногда, и это страннее всего, сознание умеет отгораживаться от этих чудовищных откровений, обходить их, перепрыгивать через внезапно разверзающиеся пропасти. А иногда оно словно падает как подкошенное. Консуэло испытала сейчас то же, что испытывает человек, в которого врезается сзади полутонный бык. В конце концов она улеглась на афганском ковре, свернувшись калачиком, издавая хриплые скрипы, точно из нее рвалось наружу что-то громадное.
27
Севилья
8 июня 2006 года, четверг, 09.28
Зал для пресс-конференций в Андалузском парламенте был забит до отказа, и снаружи, в коридорах, тоже были люди. Двойные двери оставили открытыми. Фалькон подумал, что утечка информации не могла не произойти. Интерес к рутинной пресс-конференции не мог быть таким невероятно высоким.
Серьезность недавних событий привела на пресс-конференцию комиссара Лобо, и его хмурое присутствие вселяло ощущение надежности. Лобо вызывал уважение. Он внушал страх. Ни у кого не возникало желания посмеяться над его громадным корпусом и грубым сложением. Он был главным полицейским Севильи и вместе с тем выглядел человеком, которому лишь с большим трудом удается сдержать свой необузданный темперамент.
На возвышении шесть кресел размещались за двумя столами, на которых были установлены шесть микрофонов. Шесть звезд пресс-конференции — комиссары Лобо и Эльвира, судья дель Рей, председатель Совета магистратуры Севильи Спинола, старшие инспекторы Баррос и Фалькон — стояли за кулисами, вертя в руках сложенные вдвое полоски картона, где были напечатаны их фамилии. Дель Рей прибыл всего пять минут назад, доехав на такси прямо с вокзала Санта-Хуста. Он выглядел чрезвычайно спокойным для человека, которого разбудили в шесть пятнадцать утра, приказав сесть на ближайший скоростной поезд, идущий в Севилью, и взять на себя контроль над самым крупным криминальным расследованием в истории Андалузии.
Ровно в девять тридцать Лобо вывел их на сцену — словно когорту гладиаторов, представляемую публике. Раздалось щелканье фотоаппаратов, засверкали вспышки. Лобо сел посередине, поднял свой крупный палец и окинул взглядом аудиторию, которая тотчас же погрузилась в глубокое молчание.
134 
