Соня. Кто бы другой иронизировал, да не ты, дядя Жорж.
Войницкий. Что же ты сердишься?
Соня. Если скажешь еще хоть одно слово, то кому-нибудь из нас двоих придется уехать домой. Я или ты…
Орловский (хохочет). Ну, характер!
Войницкий. Да, характер, доложу вам… (Соне.) Ну, лапку! Дай лапку! (Целует руку.) Мир и согласие… Не буду больше.
7
Те же и Хрущов.
Хрущов (выходя из дому). Зачем я не художник? Какая чудная группа!
Орловский (радостно). Миша! Сыночек мой крестненький!
Хрущов. С новорожденным! Здравствуйте, Юлечка, какая вы сегодня хорошенькая! Крестненький! (Целуется с Орловским.) Софья Александровна… (Здоровается со всеми.)
Желтухин. Ну, можно ли так поздно приезжать? Где ты был?
Хрущов. У больного.
Юля. Пирог давно уже простыл.
Хрущов. Ничего, Юлечка, я холодного поем. Где же мне сесть?
Соня. Садитесь сюда… (Дает ему место рядом.)
Хрущов. Великолепная сегодня погода, и аппетит у меня адский… Постойте, я водки выпью… (Пьет.) С новорожденным! Пирожком закушу… Юлечка, поцелуйте этот пирожок, он станет вкуснее…
Та целует.
Merci. Как живете, крестненький? Давно не видел вас.
Орловский. Да, давненько не видались. Ведь я за границей был.
Хрущов. Слышал, слышал… Позавидовал вам. Федор, а ты как живешь?
Федор Иванович. Ничего, вашими молитвами, как столбами, подпираемся…
Хрущов. Дела твои как?
Федор Иванович. Не могу пожаловаться. Живем. Только вот, братец ты мой, езды много. Замучился. Отсюда на Кавказ, из Кавказа сюда, отсюда опять на Кавказ — и этак без конца, скачешь как угорелый. Ведь у меня там — два именья!
Хрущов. Знаю.
Федор Иванович. Колонизацией занимаюсь и ловлю тарантулов и скорпионов. Дела вообще идут хорошо, но насчет «уймитесь, волнения страсти» * — все обстоит по-прежнему.
Хрущов. Влюблен, конечно?
Федор Иванович. По этому случаю, Леший, надо выпить. (Пьет.) Господа, никогда не влюбляйтесь в замужних женщин! Честное слово, лучше быть раненным в плечо и в ногу навылет, как ваш покорнейший слуга, чем любить замужнюю… Такая беда, что просто…
Соня. Безнадежно?
Федор Иванович. Ну вот еще! Безнадежно… На этом свете ничего нет безнадежного. Безнадежно, несчастная любовь, ох, ах — все это баловство. Надо только хотеть… Захотел я, чтоб ружье мое не давало осечки, оно и не дает. Захотел я, чтоб барыня меня полюбила, — она и полюбит. Так-то, брат Соня. Уж если я какую намечу, то, кажется, легче ей на луну вскочить, чем от меня уйти.
Соня. Какой ты, однако, страшный…
Федор Иванович. От меня не уйдешь, нет! Я с нею не сказал еще трех фраз, а она уж в моей власти… Да… я ей только сказал: «Сударыня, всякий раз, когда вы взглянете на какое-нибудь окно, вы должны вспомнить обо мне. Я хочу этого». Значит, вспоминает она обо мне тысячу раз в день. Мало того, я каждый день бомбандирую ее письмами.
Елена Андреевна. Письма — это ненадежный прием. Она получает их, но может не читать.
Федор Иванович. Вы думаете? Гм… Живу я на этом свете тридцать пять лет, а что-то не встречал таких феноменальных женщин, у которых хватало бы мужества не распечатать письмо.
Орловский (любуясь им). Каков? Сыночек мой, красавец! Ведь и я таким был. Точь-в-точь таким! Только вот на войне не был, а водку пил и деньги мотал — страшное дело!
Федор Иванович. Люблю я ее, Миша, серьезно, аспидски… Пожелай только она, и я отдал бы ей все… Увез бы ее к себе на Кавказ, на горы, жили бы мы припеваючи… Я, Елена Андреевна, сторожил бы ее, как верный пес, и была бы она для меня, как вот поет наш предводитель: «И будешь ты царицей мира, подруга верная моя» * . Эх, не знает она своего счастья!
Хрущов. Кто же эта счастливица?
Федор Иванович. Много будешь знать, скоро состаришься… Но довольно об этом. Теперь начнем из другой оперы. Помню, лет десять назад — Леня тогда еще гимназистом был — праздновали мы вот так же день его рождения. Ехал я отсюда домой верхом, и на правой руке сидела у меня Соня, а на левой — Юлька, и обе за мою бороду держались. Господа, выпьем за здоровье друзей юности моей, Сони и Юли!