— Что прикажете? — спросил он, не глядя на Ванду.
Ванда поглядела на серьезное лицо горничной, на сытую фигуру Финкеля, который, по-видимому, не узнавал ее, и покраснела…
— Что прикажете? — повторил зубной врач уже с раздражением.
— Зу… зубы болят… — прошептала Ванда.
— Ага… Какие зубы? Где?
Ванда вспомнила, что у нее есть один зуб с дуплом.
— Внизу направо… — сказала она.
— Гм!.. Раскрывайте рот.
Финкель нахмурился, задержал дыхание и стал рассматривать больной зуб.
— Больно? — спросил он, ковыряя в зубе какой-то железкой.
— Больно… — солгала Ванда. — «Напомнить ему, — думала она, — так он наверное бы узнал… Но… горничная! Зачем она тут стоит?»
Финкель вдруг засопел, как паровоз, прямо ей в рот и сказал:
— Я не советую вам плюмбуровать его… Из етова зуба вам никакого пользы, всё равно.
Поковыряв еще немножко в зубе и опачкав губы и десны Ванды табачными пальцами, он опять задержал дыхание и полез ей в рот с чем-то холодным… Ванда вдруг почувствовала страшную боль, вскрикнула и схватила за руку Финкеля.
— Ничего, ничего… — бормотал он. — Вы не пугайтесь… Из этим зубом вам всё равно мало толку. Надо быть храброй.
И табачные, окровавленные пальцы поднесли к ее глазам вырванный зуб, а горничная подошла и подставила к ее рту чашку.
— Дома вы холодной водой рот полоскайте… — сказал Финкель, — и тогда кровь остановится…
Он стоял перед ней в позе человека, который ждет, когда же наконец уйдут, оставят его в покое…
— Прощайте… — сказала она, поворачиваясь к двери.
— Гм!.. А кто же мне заплатит за работу? — спросил смеющимся голосом Финкель.
— Ах, да… — вспомнила Ванда, покраснела и подала выкресту рубль, вырученный ею за кольцо с бирюзой.
Выйдя на улицу, она чувствовала еще больший стыд, чем прежде, но теперь уж ей было стыдно не бедности. Она уже не замечала, что на ней нет высокой шляпы и модной кофточки. Шла она по улице, плевала кровью, и каждый красный плевок говорил ей об ее жизни, нехорошей, тяжелой жизни, о тех оскорблениях, какие она переносила и еще будет переносить завтра, через неделю, через год — всю жизнь, до самой смерти…
— О, как это страшно! — шептала она. — Как ужасно, боже мой!
Впрочем, на другой день она уже была в «Ренессансе» и танцевала там. На ней была новая, громадная, красная шляпа, новая модная кофточка и туфли бронзового цвета. И ужином угощал ее молодой купец, приезжий из Казани.
Сказка *
Посвящ<ается> балбесу, хвастающему своим сотрудничеством в газетах
Некая муха летала по всем комнатам и громко хвастала тем, что сотрудничает в газетах.
— Я писательница! Я публицистка! — жужжала она. — Расступитесь, невежи!
Слыша это, все комары, тараканы, клопы и блохи прониклись уважением к ее особе и многие даже пригласили ее к себе обедать и дали взаймы денег, а паук, боящийся гласности, забился в угол и решил не попадаться на глаза мухе…
— А в каких газетах вы сотрудничаете, Муха Ивановна? — спросил ее комар, который посмелее.
— Почти во всех! Есть даже газеты, которым я своим личным участием придаю окраску, тон и даже направление!.. Без меня многие газеты были бы лишены своего характера!
— Что же вы в газетах пишете, Муха Ивановна?
— Я веду там особый отдел…
— Какой?
— А вот какой!
И публицистка-муха указала на бесчисленные точки, которыми был покрыт засиженный мухами газетный лист.
Счастливчик *
Со станции Бологое, Николаевской железной дороги, трогается пассажирский поезд. В одном из вагонов второго класса «для курящих», окутанные вагонными сумерками, дремлют человек пять пассажиров. Они только что закусили и теперь, прикорнув к спинкам диванов, стараются уснуть. Тишина.
Отворяется дверь, и в вагон входит высокая, палкообразная фигура в рыжей шляпе и в щегольском пальто, сильно напоминающая опереточных и жюль-верновских корреспондентов * .
Фигура останавливается посреди вагона, сопит и долго щурит глаза на диваны.
— Нет, и это не тот! — бормочет она. — Чёрт знает что такое! Это просто возмутительно! Нет, не тот!
Один из пассажиров всматривается в фигуру и издает радостный крик: