Особенно,... 
65 
То и дело сворачивая на проселки, он добрался до места под названием Идре. Это было довольно далеко от дома Андерссона, и если палатку увидят здесь, никто ничего не заподозрит – подумаешь, какой-то ненормальный турист решил вкусить прелести шведской осени.
Найдя подходящее место в конце какой-то просеки, он поставил палатку и закидал ее ветками. Это была тяжелая работа, и он очень устал. Но все же превозмог себя и поехал на север, сначала по дороге на Сётваттнет, свернул на Линселль и довольно легко нашел проселок, на котором стоял указатель «Дунчеррет-2». Но сворачивать не стал, а продолжил путь на Свег.
Перед самым поворотом к дому Герберта Молина ему встретилась полицейская машина. Он проехал поворот и примерно через километр свернул в лес на почти совершенно заросшую просеку. За три недели, что он прожил тут, поблизости от Молина, он изучил местность до тонкостей. Он подумал, что он похож на зверя, копающего запасные выходы из своей норы.
Он оставил машину и пошел много раз хоженной дорогой. Он не думал, что дом все еще охраняется, но на всякий случай то и дело останавливался и прислушивался. Наконец, он увидел в просвете между деревьями знакомый дом. Он ждал минут двадцать. Потом подошел к месту, где оставил тело. Земля была испещрена множеством следов, тут и там висели обрывки заградительной ленты. Интересно, похоронили ли его уже? Или судебные медики все еще занимаются трупом? Сообразили ли они, что следы на спине оставлены кнутом из буйволовой кожи, какие используют погонщики скота в пампасах? Он подошел к окну и приподнялся на цыпочки, так, чтобы видеть комнату. Высохшие кровавые следы на полу все еще были видны. Женщина, убиравшаяся у Молина, так, наверное, и не пришла, чтобы в последний раз навести чистоту.
Он направился знакомой дорогой к озеру. Именно оттуда он пришел в ту ночь, после трех недель ожидания. Другая женщина, та, что приезжала потанцевать с Молином, побывала накануне. Если эти шведы верны своим привычкам, раньше чем через неделю она не появится. И тот, кого, как теперь выяснилось, звали Авраам Андерссон, тогда тоже заезжал сюда накануне. В тот день он проследовал за Андерссоном до дома и увидел, как тот закрывает ставни и запирает сарай – явно собрался уезжать. Он прекрасно помнил, как к нему пришло решение, что время настало. В тот день шел дождь. Под вечер прояснилось, он пошел к озеру и выкупался в ледяной воде, чтобы голова была совершенно ясной. Потом забрался в спальный мешок и подождал, пока согреется. Оружие, которое он раздобыл, забравшись в какой-то дом по пути в Херьедален, лежало перед ним, разложенное на клеенке.
Время пришло. Странно, но его одолевали сомнения. Он ждал так долго, что уже не знал, что будет, когда этому ожиданию придет конец. Мысленно он вновь и вновь возвращался к страшным событиям последнего военного года, когда вся его жизнь разлетелась на куски, так что он никогда уже не смог собрать их воедино. Он порой сам себе казался кораблем со сломанной мачтой и порванным парусом. Такова его жизнь, и вряд ли в ней что-нибудь изменится от того, что он сейчас намерен сделать. Все эти годы он жил со страстным желанием мести и подчас ненавидел это желание едва ли не больше, чем человека, которому так мечтал отомстить. Но теперь, даже если бы он захотел, обратной дороги не было. Он не мог возвратиться в Буэнос-Айрес, не сделав того, что задумал. Так он решил, с перехваченным от ледяной воды дыханием рассекая темную воду озера. И ночью он совершил это, точно следуя разработанному плану, и Герберт Молин так и не успел понять, что с ним произошло.
Он шел по берегу, обходя валуны и поваленные стволы, и все время прислушивался. Но было совершенно тихо, ни звука, кроме неумолчного шума ветра в лесу.
Подойдя к месту, где он ставил палатку, он подумал, что совершенное убийство, и даже не столько само убийство, а желание убить, не превратило его в чудовище. Он остался обычным человеком, и он не хотел никому причинять страдание. При любых других обстоятельствах ему бы и в голову не пришло совершить нечто подобное. То, что он сделал с Гербертом Молином, растворилось, исчезло в тот самый момент, когда он оставил в лесу его обнаженный труп.
Нет, думал он, насилие не отравило мое сознание. Все, что копилось долгие годы, просто оглушило меня. Это я превратил спину Молина в кровавые лохмотья. И все же это был не я.
Он сел на поваленный ствол, вертя в руках еловую ветку. А сейчас – избавился ли он от своей ненависти? Обретет ли он покой в оставшиеся ему годы жизни? Он не мог этого знать. Но он надеялся. Он даже поставит свечку за упокой души Герберта Молина в той маленькой церквушке, мимо которой проходил каждый день по дороге в мастерскую. Может быть, даже выпьет рюмку за него – теперь, когда тот мертв.
65 
